В словах судьи-супермена есть своя логика, хотя и вывернутая наизнанку. Если в Америке нет политических заключенных, зачем американским судьям заниматься политикой?

Пока мы ведем диалог с белыми судьями в черных мантиях, комната № 201 городского суда Батон-Ружа постепенно заполняется людьми. Преобладают негры. Они занимают длинные деревянные скамейки для зрителей. Это истцы, ответчики, их родственники, адвокаты и свидетели, дела которых должны разбирать Моро и Уайт. Наше вторжение задержало начало судебного разбирательства. Белое меньшинство сосредоточилось на скамьях для присяжных. Это судебные клерки, пришедшие поглазеть на иностранцев из Вашингтона. Какой-то тип усиленно фотографирует. Он явно не из газеты. Типичное лицо профессионального боксера, получившего на своем веку не одну хорошую взбучку, прежде чем уйти на покой, повесить перчатки на гвоздь, а камеру на шею.

Аудитория с напряженным вниманием следит за диалогом. Я начинаю ощущать незримый водораздел, образовавшийся в комнате. Белые клерки на скамьях для присяжных поддерживают судей, негры на скамьях для публики явно сочувствуют вопросам, которые я задаю. Видимо, ощущение водораздела начинает овладевать и белыми судьями в черных мантиях. Чтобы разрядить обстановку, они призывают на помощь почтенного Норберта Рэйфорда. Он образцово-показательная личность: с одной стороны, негр, с другой стороны, адвокат. На примере почтенного Рэйфорда пара суперменов пытается доказать нам, что черные судейские мантии могут носить и люди с черным цветом лица. Дело в том, что на последних выборах Рэйфорд-демократ как раз выступал против Моро-республиканца. Победа, а вместе с ней и кресло главного судьи остались за Моро.

— Сыграл ли расовый фактор какую-либо роль в вашем поражении? — спрашиваю я почтенного Рэйфорда.

— Нет, никакой, — слишком уж поспешно отвечает Рэйфорд и с мягкой улыбкой добавляет: — Просто мистер Моро пользовался большей популярностью среди избирателей. В студенческие годы он был знаменитым футболистом. Да и его отец в прошлом известный легкоатлет. Он даже был олимпийским чемпионом в тридцатые годы.

Раздается смех. Обстановка на мгновение разряжается.

— Возможно, футбольная карьера и впрямь помогла мне, — подхватывает судья Моро. — Впрочем, на сей счет есть и такая притча. Одного индейца, впервые побывавшего на футбольном матче, спросили, каково его впечатление. «Если это игра, то она слишком груба, если же это драка, то она слишком нежна», — ответил индеец.

В комнате городского суда Батон-Ружа вновь раздается смех. Притча всем пришлась по душе.

— Ну а ваша избирательная борьба с Моро была игрой или дракой? — спрашиваю я почтенного Рэйфорда. Смех мгновенно обрывается.

— Ни тем и ни другим, — мягко отвечает Рэйфорд и заискивающе смотрит на Моро.

Попадая с берегов Потомака на берега Миссисипи, из Вашингтона, где негры политическая сила, в Луизиану, где негры все еще тягловая сила, даже невооруженным глазом замечаешь разницу в их поведении. И Луизиане негры, в особенности те, которым как Рэйфорду, есть, что терять, в присутствии белых говорят мягким голосом, заискивающе. Отвечая на вопросы посторонних, заглядывают в глаза белым, как бы осведомляясь, ну как, мол, все ли в порядке, довольны ли вы мною, не напутал ли я чего, не напортачил ли грешным делом? Здесь это называется «дядетомизмом» — от дяди Тома из знаменитого романа Бичер-Стоу. В глазах нынешнего поколения американских негров дядя Том выглядит не бунтарем, а паинькой, готовым сотрудничать со своим хозяином, в котором он видит не рабовладельца, а просвещенного покровителя, чуть ли не отца родного, хотя и строгого, но всегда справедливого.

Рэйфорд из породы «дядетомистов».

— Люди старшего поколения еще помнят негров, запертых в клетках или выполнявших тяжелые каторжные работы в кандалах и наручниках. Сейчас иные времена. Правосудие стало мягким. Могил на тюремных кладбищах все меньше и меньше. Люди выходят на свободу живыми, — говорит он.

Судья Дэниелс, наш Вергилий по луизианскому судебно-тюремному аду, начинает беспокойно ерзать на скамье подсудимых. Видимо, патока почтенного Рэйфорда вызвала у него очередное выделение желчи.

— Иные времена, мягкое правосудие… Все это чепуха. Рэйфорд один из богатейших людей в Батон-Руже. Его дом может посрамить дома многих белых джентльменов. Что знает он о могилах на тюремных кладбищах? Вот посетите «Анголу» и убедитесь сами. «Ангола» — это наша самая знаменитая тюрьма. Люди редко выходят из нее на свободу живыми. Кстати, мой дом победнее рэйфордовского. Его два раза бомбили, чтобы «повлиять» на мои решения…

Дэниелс еще с минуту прислушивался к сладкоречию почтенного Рэйфорда и дуэта судей-суперменов, а затем снова заворчал:

— Наше судебное сословие лжет и клятвопреступничает лишь в одном случае, когда это ему выгодно. Во всех остальных случаях мы сама честность и правдивость…

Атмосфера в комнате № 201 еще больше накаляется. Символически расслоившаяся аудитория — белые на скамьях для присяжных и черные на скамьях для публики — все больше начинает втягиваться в перепалку. Госпожа Мэри Миллсэп, глава департамента по надзору за условно освобожденными и несовершеннолетними преступниками, женским инстинктом понимает, что пора кончать, пока еще не поздно.

— Леди и джентльмены, — обращается она к нам. — Мы и так задержали начало судебного разбирательства. Да и ваш график весьма уплотнен. Давайте оставим судью Моро, я познакомлю вас с моими коллегами и подопечными.

Намек понят. Мы шумно подымаемся со скамьи подсудимых и прощаемся с Моро и Уайтом. Белые судьи в черных мантиях пожимают нам руки. Не знаю, стало ли правосудие более мягким в Луизиане, но если судить по твердым рукопожатиям суперменов-футболистов, то вряд ли…