Мой отец был художником. Он мог стать известным мастером, но не стал им. А неизвестный художник — это насмешка, неопределенный жест, гадания на кофейной гуще: кто же он, откуда его корни, у кого он учился мастерству, не самородок ли он? Любому художнику нужно имя. Моему отцу, наверное, не хватило напористости, и его хватило лишь на преподавательскую деятельность в художественной школе. Он не жалел об этом — я точно знал. Чего не скажешь обо мне.

Список лауреатов содержал пятьдесят четыре фамилии, я оказался в самом конце списка. Я потерял счет времени и вообще потерялся в пространстве Екатерининского зала. И вот в нем прозвучал усиленный динамиком голос диктора: «Орденом «За заслуги перед Отечеством» II степени — за укрепление законности и правопорядка — награждается Баженов Павел Ильич». Я встал и пошел так, как будто оставил костыли на попечении соседа. Деятели науки, экономики и культуры смотрели то на меня, то на свои роскошные наручные часы, демонстративно подгоняя меня, как быка с биркой в ухе: «Пятьдесят четвертый, давай шустрее!» И я вдруг пожалел о том, что отказался толкнуть речь, и сейчас был готов выступать до первого обморока какого-нибудь деятеля науки.

Я развернулся лицом к Иванову и склонил голову. Шелковая лента коснулась моей головы, шеи. «За укрепление законности и правопорядка», — натурально приговаривал Иванов. Он походил на продавца пирожного: «Вот, с медовым кремом, пожалуйста, очень вкусно и полезно». Во всяком случае, я по выражению его лица и голоса увидел и услышал именно это. Я поправил орден на груди, чувствуя себя олимпийским чемпионом. Иванов пожал мне руку: «Поздравляю!» Потом мы оба повернулись в сторону аудитории. Защелкали фотокамеры пресс-службы Администрации, прозвучали аплодисменты. Я собрался было вернуться на свое место, но меня поджидала приятная и торжественная неожиданность, этакая хлопушка с сюрпризом.

— За укрепление законности и правопорядка, за проявленные отвагу и мужество орденом «За заслуги перед Отечеством II степени» награждается Аннинский Виталий Валерьевич — посмертно. Награду получает вместо награжденного Баженов Павел Ильич.

Эта была трогательная сцена, и автором ее являлся Гутман. Я увидел его, когда во второй раз повернулся к залу для очередного снимка. Он был к конце зала, кивнул мне, как бы говоря: «Все правильно, так и должно быть».

А дальше… Дальше мы пили шампанское и перебрасывались шутками. Я не состоял на службе, потому мне вручили медаль без изображения мечей. Виталию Аннинскому — с мечами. Но скоро я бросил измываться над святынями. Мне была дорога эта награда, и я заслужил ее. Преисполняясь гордостью после второго бокала шампанского, я жалел только об одном: что рядом со мной нет моего единственного друга…

Этот пятничный октябрьский день выдался прохладным. Листок перекидного календаря подрагивал, как от сквозняка. Я надел лучший костюм с чистошерстяной тканью верха. Сегодня джемпер нейтрального бежевого цвета показался мне исподним, и я отказался от этой теплой кофты. Я редко надевал плащ, еще реже — в сочетании с классической шляпой, хотя мне нравился такой образ, соответствующий моей профессии. Мне казалось, люди глазели на меня и рыскали в поисках скрытой видеокамеры. В общем, я отказался от образа Перри Мейсона и выбрал для этого холодного дня легкое однобортное пальто с тремя пуговицами. Обувь — для меня это особая тема. Я не мог позволить себе очень дорогую, и выбор мой был стандартным: цена — качество. Следить за состоянием обуви меня научила армия, и мои ботинки всегда были в безупречном состоянии.

Поездка по запруженным улицам столицы утомляла и раздражала меня, и я пользовался автомобилем, только когда это было оправданно и необходимо. На мотоцикле, понятно, я к судье приехать не мог. На станции метро «Новогиреево» я направился к западному выходу, где был эскалатор, работающий только на подъем. Обычная, ничем не примечательная станция, колонны которой отделаны мрамором и украшены разноцветным фризом, скрытые в ребристом потолке светильники, гранитный пол. К такому скромному оформлению нетрудно привыкнуть даже гостям столицы, которые в основном внимание обращают на информационные табло: переход на другую станцию, выход к станциям и улицам. И вот передо мной шестиэтажное здание суда.

Оглядевшись в холле, я подошел к стойке дежурного, лет двадцати пяти прыщавого парня:

— У вас есть внутренний телефон?

— Да, только телефон для внутреннего пользования, — автоматически поправил он меня и пододвинул мне список телефонов судей, их помощников, работников канцелярии. — Телефон напротив.

Трубка телефонного аппарата была порядком засалена, и мне пришлось пожертвовать носовым платком, протерев трубку и повертев им в отверстиях диска. Я стал брезгливым только сейчас, когда начал вживаться в роль важного человека. А буквально неделю назад я лежал на заплеванном полу, делал снимки и записывал стоны оплаченного секса. И я подумал о той скорости, с которой способен меняться человек. Если бы меня вчера официально включили в состав президентской команды, я бы попросил сюда помощника председателя суда с его личным носовым платком. Но слава богу, чуда не произошло, и я только играл роль важного человека.

Переговоры с секретарем Сошиной заняли несколько секунд. Несколько минут ушло на оформление пропуска, и вот я вначале слышу голос спешащего куда-то секретаря, представившего меня на скорую руку: «К вам Баженов Павел Ильич», потом — впервые вижу кусок нервов, завернутый в мантию. Этот сверток осталось бросить на весы и продать какому-нибудь гурману-каннибалу. Мои глаза выразили легкую иронию, и эта мимика не укрылась от Сошиной.

— Чему вы улыбаетесь?

Я не стал утаивать своих мыслей:

— Представил вас без мантии. Добрый день.

Опустив приветствие, она вопросительно и совсем необязательно приподняла бровь.

— Ваша фамилия Баженов?

— Точно.

И только сейчас решила поздороваться со мной:

— Здравствуйте, Павел Ильич.

— Называйте меня по имени — Пашей, — предложил я.

— Паша Баженов? — попробовала судья и того и другого и тоном скороговорки про Сашу, шоссе и сушку. — Вы не такой, каким я вас себе представляла.

— Разочарованы?