Через пару минут я вышел из ванной совсем другим человеком. Мокрые волосы я зачесал назад, и они сейчас блестели, как набриолиненные. Я собрался было уйти и поблагодарить хозяйку за гостеприимство и мои вычищенные ботинки, но она удержала меня, предложив кофе.

— Пока куртка сохнет, — согласился я.

Мы сидели за разложенным одной стороной столом-книжкой. Напротив меня — хозяин, по левую руку — хозяйка.

— Значит, ты здесь живешь, — сказал я, отрабатывая версию сослуживца. — Хороший район. Только гвоздей много. Кстати, — встрепенулся я, — а где ваша собака? Я помню, ты рассказывал про какого-то монстра.

Хозяин беспокойно завозился, как будто сидел на муравейнике.

— Южнорусская овчарка. Мы отправили ее к родственникам в деревню. Она подрала нам кресло, диван. — Он понизил голос: — Надо было давно от нее избавиться.

Я допил кофе. Куртка моя подсохла. Вот сейчас я, стесняя этих людей, сам испытал неловкость и начал жалеть о том, что обратился к ним за помощью. Чирков сделал правильный выбор — он скорее всего скрыл от жены факт своего обращения к частному детективу, но, отослав собаку в деревню, дал жене понять, что все знает… Это был его выбор.

Они вышли проводить меня. Я спохватился: «Куртка!» Хозяин вернулся за ней в квартиру. Мы с его женой остались одни.

— Мы раньше не встречались? — спросила она. — Лицо мне ваше знакомо.

Я мысленно вернулся в тот день, когда провожал Чиркова, отчитавшись перед ним. Тогда еще я подумал: его я забуду быстро, а вот ее забыть будет нелегко. Моя вездесущая фантазия заставила эту женщину посмотреть мне в глаза, придвинуть ее лицо чуть ближе к оконному стеклу, еще чуть шире приоткрыть рот — как для поцелуя, и увидеть во мне партнера. Тогда я подумал об этом только затем, чтобы больше не возвращаться к этой теме. Тогда она была бабочкой, сейчас же взирала на меня куколка. В этот миг произошло то, что называется метаморфозой: ее рот чуть приоткрылся, а томный взгляд пронзил меня насквозь. Из кокона на меня смотрели глаза взрослого насекомого. Она была готова вылезти из своей защитной оболочки и распрямить уставшие крылья.

И я вдруг приложил палец к губам: «Тсс!»

Она удивленно вскинула брови: «Что случилось?»

— Ты видела меня, — горячо шепнул я. — Ты видела.

Мой внутренний голос не мог перекричать моего шепота: «Не льсти себе!» Но я сейчас был лучше, чем на самом деле. Нет, я не соблазнял эту женщину, я помогал ей вновь обрести свободу. Я подкрепил свои слова действием. Мои губы оказались от ее губ на расстоянии поцелуя, но мы с ней обменялись только дыханием: черный кофе и кофе со сливками. Одно это вскружило нам голову.

Я сбежал по лестнице, думая о другой женщине. У этой же я нашел ответы на мучавшие меня вопросы.

Я завел двигатель и через полчаса был на Учебной улице, стоял напротив второго подъезда и вглядывался в окна на пятом этаже… Отчасти я чувствовал себя школьником — сердце у меня билось часто и громко, так что я мог разбудить эту дремлющую восьмиэтажку. Мобильник в моей руке подрагивал, голос был неровным, как будто я пытался остаться неузнанным. Но цифры — что делать с цифрами, которые отобразились на экране телефона Александры Сошиной, и, возможно, мое имя: Ничтожество…

— Здравствуй, — сказал я. — Вот я и позвонил тебе.

— Да, это очевидно. — Пауза. — Здравствуй.

— Ты поздоровалась со мной. Это добрый знак.

— Не обольщайся на этот счет.

Она замолчала. Но связь не оборвала. Еще один добрый знак.

— Выйдешь на улицу?

Сошина хохотнула на том конце провода, как мне показалось, сквозь слезы.

— Придется.

Я отчего-то начал считать короткие гудки, которые, наверное обладая каким-то энергетическим импульсом, были способны возобновить связь.

Судья вышла, кутаясь в стильную стеганую куртку.

— Я пришел извиниться.

— Извиняйся, — она пожала плечами, глядя мимо меня, но готовая выслушать меня до конца.

— Ты была права…

— Насчет чего?

— Насчет грязных приемов. Но в тот вечер ничего подобного не было.

Ну как объяснить ей, что мои чувства были подлинными, а лицемерие в тот вечер вышло погулять? Поймет ли она меня, если я расскажу ей, как любовался ею, уснувшей на моей груди, и думал об уюте, о семейном очаге, который подпустил меня на небезопасное расстояние? Я часто спотыкался о лицемерие, но только не в тот день. В тот день черта на моей шее не было.

Мне было непросто, а отчасти и жалко вылезать из шкуры сотрудника Контрольного управления, но я олицетворял собой всю «сволочную» команду. Открыться перед Сошиной — означало признаться в обмане. Я погряз во лжи, пусть даже во имя спасения…

— В тот вечер я действительно искал у тебя поддержки.

— И ты ее нашел, не так ли? — Она посмотрела мне прямо в глаза.

Самое время сказать ей то, чего она не знала, не могла знать.

— Да, я нашел ее. А еще я нашел большого, посапывающего у меня на груди ребенка. Спящая, ты окатила меня волной нежности. Я гладил твои волосы, любовался твоим мирным личиком. Если бы до знакомства с тобой у меня оказалось вот это фото, где ты олицетворяешь собой безмятежный покой, а на обратной стороне задание — определить профессию этой женщины, — слово «судья» не пришло бы мне на ум.