Ч-шшш, ч-шшш, ч-шшш… Глухо, механически размеренно. Звук, задававший ритм моим кошмарам. Охвативший меня страх сделал тело мягким, как вода, свеча едва не выскользнула у меня из рук. Прислонившись к стене, я переждала приступ паники… и пошла вперед. Какие бы ужасы на ждали меня там, это было объяснение; а я уже не могла уйти, не получив ответ. Он сам сделал меня такой.

Ч-шшш, ч-шшш, ч-шшш… Я вошла, пригибая голову.

Первое, что я увидела с промелькнувшей искрой любопытства, – это массивный, в половину моего роста аппарат. В стене у самого пола было пробито отверстие, из которого к аппарату змеились толстые черные нити.

Большую часть аппарата занимал мерный стеклянный цилиндр, а в нем – подобие кузнечных мехов. В стекло была впаяна красная отметка, и мехи, раздуваясь, доходили точно до нее, замирали на мгновение и вновь сплющивались.

Рядом на полу стоял медный баллон, и я инстинктивно сделала шаг назад, зная, что там содержится кислород, который мы с превеликим трудом и огромной осторожностью добывали в лаборатории. А я недоумевала, куда он исчезает в таких количествах…Тихо щелкали клапаны, ходил поршень, подсасывая обычный воздух из комнаты… В еще одной стеклянной емкости, как в кальяне, воздух проходил сквозь воду, капли оседали на тонкой серебряной сетке, а воздух шел дальше…Ч-шшш, ч-шшш, ч-шшш…

Это долго описывать, но проследив взглядом за торчащими из аппарата гибкими тонкими трубками, я больше не отвлекалась на его устройство. Важным было другое.

Рядом стояла кровать, и трубки уходили под побуревшую простынь.

Я не сразу поняла, что бледное пятно над простынею – это лицо, человеческое лицо с закрытыми глазами.

На кровати лежала женщина с обритой головой, заострившимися, мучнисто-белыми чертами лица. Я подошла ближе, едва сдерживая тошноту. Когда все перестало плыть перед моими глазами, я поняла, что не ошиблась – все пальцы у нее были аккуратно ампутированы, ладони лежали на простыне нелепыми обрубками.

Простынь тихо соскользнула на пол, открывая обнаженное тело, ноги тоньше моих рук, змеящаяся между ними трубка, запавший живот, выпуклые ребра и ключицы, высохшие мешочки грудей, каучуковая лента на шее и протыкающая горло трубка… Шрам на нижней трети грудины, тонкая бледная сеточка рубцов на животе, старые следы ожогов от электродов… Это была не ярость, а какая-то чрезвычайно продуманная жестокость. И она что-то мне напомнила.

«Эксперимент», – беззвучно шевельнулись мои губы.

Грудь несчастной поднималась и опускалась слишком высоко и размеренно для обычного человеческого дыхания, и, ошеломленная догадкой, я перевела взгляд на аппарат, где неустанно продолжали работать мехи. Это они насильно раздували ей легкие! Я робко положила ладонь ей на лицо, проверяя, чувствует ли она мое прикосновение. Кожа была холодной и сухой.

Я потеряла сознание. Ч-шшш, ч-шшш, ч-шшш…

На этот раз не было темноты, – я видела себя, скорчившуюся на полу, словно со стороны. Рядом со мной стояла девушка, печально глядя на измученное тело на кровати. Лицо ее показалось мне знакомым, хотя я могла поклясться, что никогда не видела ее прежде. И тут молнией пришло озарение – портрет! Миссис Винтерсон, покойная хозяйка Шейдисайда. Вдруг, словно почувствовав мое присутствие, девушка обернулась. В ее прекрасных темно-карих глазах плескалась такая бездна страдания, что я отшатнулась. Но щекам одна за другой текли слезы, и, когда она заговорила, я узнала голос.

– Пожалуйста! Прекрати это! Убей меня! Я просила его прекратить… Я не могу уйти сама…

Да, это нужно было прекратить. Я знала, что для этого достаточно будет вырвать трубку из горла, и насильственное дыхание остановится. Но я не смогла. Рука, протянутая к ней, замирала на полпути.

Почти ослепнув от слез, шатаясь, я поднялась наверх. Не помню, как закрыла проход, как добралась до своей новой комнаты и рухнула на кровать. Я переждала ночь в полубредовом оцепенении, без единой мысли. «Все воды Твои и волны Твои прошли надо мною…»

А утром приехал Винтерсон. Один, без Фаркера. У меня еще хватило силы поинтересоваться, что с ним случилось, и Винтерсон, нахмурившись, ответил, что уволил его. Клянусь, он хотел меня обнять, его руки дернулись ко мне навстречу, и я сама невольно сделала шаг вперед… Но, заметив, как я выгляжу, он встревожился, посчитал мне пульс и усадил в кресло отдыхать, сказав, что я переутомила себя занятиями. Винтерсон добавил, что он и сам ужасно устал с дороги и проспит сегодня целый день. Я знала эту его особенность – он мог проспать сутки подряд, а потом бодрствовать всю неделю, не выказывая ни малейших признаков утомления.

– Так, может, вам стоит отправиться в постель немедленно? – предложила я.

– Мне бы хотелось еще рассказать тебе кое-какие новости, – он улыбнулся, и никогда прежде я не видела на его лице такой ясной, исполненной чистейшего солнечного света улыбки.

– Я нашел покупателя на Шейдисайд! – торжествующе сообщил он. Эта новость дошла сквозь сковавшее меня плотное, вязкое оцепенение.

– Вы уезжаете?

– Мы уезжаем, – поправил он меня. – Я мечтаю увидеть Венецию, Флоренцию, Париж… Увидеть их твоими глазами.