— Сам знаешь, как с ней обстоит дело, — медленно проговорила Олоф. — Все же, если она сама согласится, я не скажу «нет».

— Не смею надеяться, сударыня моя, — ответил Адильс без тени улыбки.

И хотя ночь выдалась теплой и в очаге жарко горело пламя, Олоф слегка вздрогнула от его ответа.

Все же, думалось ей, заполучи она Адильса в союзники, ей нечего бояться ни Хельги, ни кого-нибудь другого.

Назавтра Адильс увидел Ирсу. Она сидела на лавке под ивой, что росла среди грядок с целебными травами, у порога ее палаты. Две служанки помогали ей шить плащ. Она держала совсем мало слуг, среди которых не было ни одного раба. И хотя жила она очень тихо, но наемных слуг находила без труда — все знали, что обходиться с ними будут по-доброму.

В этот раз, как и всегда, на Ирсе было простое платье без украшений. В рассеянном свете ее косы поблескивали рыжиной. Воздух, душный и неподвижный, был полон запахами пряных трав. Острый запах порея, купыря, полыни, грушанки, кислый — щавеля, горький — руты, сладкий — чабреца, резкий — кресс-салата. Пара ласточек, порхая, гонялась за комарами. Ирса подняла голову от шитья, заслышав, как скрипнул щебень под сапогом Адильса, и проговорила равнодушно:

— Доброе утро, сударь мой.

— Мы были лишены твоего общества вчера вечером на пиру, — басом отозвался Адильс.

— Я не охотница до веселья.

— Хотел бы преподнести тебе подарок. Вот…

Адильс вытащил ожерелье. Служанки так и ахнули. Эти пластины и кольца из блестящего золота, эти мерцающие самоцветы — ожерелье стоило не меньше боевого корабля.

— Благодарствую, сударь мой, — начала с беспокойством Ирса. — Ты слишком добр ко мне, но…

— Никаких «но».

Адильс уронил ожерелье Ирсе в подол, затем взмахом руки удалил служанок. Те, тут же отбежав в сторону, принялись болтать со стоящими поодаль дружинниками из свиты шведского конунга. Сам же он, присев рядом с Ирсой, заговорил так:

— Твоя мать — владетельная королева. Тебе бы не следовало жить так замкнуто.

— Я так живу по своей воле.

— Когда-то ты была счастливее.

Ирса побледнела.

— Это мое дело.

Адильс, повернувшись, уставился на нее своим леденящим взглядом:

— Нет, не так. То, как живет конунг или королева, касается всех их подданных. Недаром люди всегда хотят все знать о своих владыках. Ведь их жизнь зависит от нашей жизни.

Ирса попыталась отстраниться от Адильса, но так, чтобы не показаться оскорбленной или испуганной, и прошептала:

— Мне теперь это безразлично.

— Тебе не может быть безразлично твое происхождение, — тихо, но настойчиво проговорил в ответ Адильс.

— Чего ты хочешь, конунг Адильс?

— Чтобы ты стала моей женой, королева Ирса.

Ирса напряглась:

— Нет!

Губы Адильса чуть дрогнули в улыбке.

— Это был бы не такой уж плохой выбор для тебя.

Ирса ответила, краснея и дрожа:

— Это не мой выбор. Уж я-то знаю, что не хочу тебя.

— Ты пугаешь меня, Ирса.

Адильс оставался на удивление спокойным.

Она протянула его ожерелье:

— Уходи. Прошу тебя, уходи. — Ирса махнула рукой в сторону гнезда аистов на крыше. — Эти птицы приносят в дом счастье и детей. Всем, кроме меня. Зачем тебе бесплодная королева?

— Но ведь ты спишь здесь одна.

— И так будет всегда!

Адильс встал, всем своим неуклюжим телом закрывая ей путь к бегству.

— Верно, ты стала бесплодной, родив ребенка от того, от кого не должна была рожать, — сказал он резко. — А мне ты родишь других. Оказавшись между твоей матерью с ее саксонскими союзниками и тобой, когда ты станешь моей женой, Скъёльдунги присмиреют.

Он вдавил ожерелье в ее ладонь.

— Кроме того, ты украсишь мой дом лучше, чем эта вещь.

Слова Адильса звучали совсем не так легко, как бывало говаривал Хельги: казалось, он составил и выучил их заранее.

— Мне не хотелось бы стать причиной раздоров и оскорбить… оскорбить великого конунга. — Ирсу прошиб пот, слезы подступили к глазам. — А теперь уходи. Уходи.

Адильс повернулся и спокойно ушел. Стоило ему отойти, как Ирса выронила ожерелье и, задыхаясь, рухнула на скамью.

Олоф, узнав о том, что произошло, навестила дочь в ее покоях. Солнце уже село. Стемнело. Ирса приказала зажечь светильники. В сумерках, заполнивших палату, мать и дочь казались друг другу тенями. В открытом из-за духоты окне мелькали летучие мыши, где-то ухала сова.

— Ты дура, Ирса, — резко сказала Олоф, — пустоголовая дура. Нет никого, кто бы мог сравниться с конунгом Адильсом.

— Для меня — был, — пробормотала в ответ дочь.

— Да, нечесаный пьяница, не вылезающий из своей конуры. — Олоф зло расхохоталась. — Ты, должно быть, слышала, во что превратился Хельги.