Я узнал, что Токаржевский, командир 6-й дивизии, принял решение самостоятельно пробиться к афганской границе. Издал даже об этом соответствующие приказы. Подготовка к этому велась давно. Под предлогом обучения высылались на далекое расстояние патрули, они изучали пограничный район, расположение советских гарнизонов, на случай возможного населения удара для захвата оружия и продовольствия. Все должно было произойти следующим образом: дивизия, находившаяся в ста с небольшим километрах от афганской границы, начнет проводить учения, связанные с дальними маршами в сторону границы. Под предлогом обучения дальним переходам Токаржевский намеревался в течение нескольких дней подойти к самой границе, а затем одним прыжком, обезвредить пограничную охрану и перейти границу. Совершенно очевидно, что все госпитали и больные были бы брошены на произвол судьбы. Точно так же семьи военных и гражданские лагеря, находившиеся при дивизии остались бы без всякой помощи.

Солдаты, конечно, ни о чем не догадывались. Они лишь выполняли приказы. У них были самые лучшие намерения, и они всегда были готовы идти сражаться на фронт.

Из 6-й дивизии мы поехали в 7-ю дивизию полковника Окулицкого. Там мы также знакомились с районом расположения, оказавшимся худшим, чем в 6-й дивизии. В Кермине и Гузаре, где находился запасной полк армии, командиром которого являлся полковник Леон Коц, заболеваний было еще больше. Половина личного состава соединений была не способна нести какую-либо службу. Одни были больными, другие в положении выздоравливающих.

После возвращения в Янги-Юль Андерс стал ожидать приезда Гулльса. При этом он не забывал проводить мероприятия, которые, по его мнению, должны были принести ему успех, поднять его авторитет и популярность.

Одним из этих мероприятий было принятие римско-католической веры. До сих пор Андерс исповедовал протестантизм и обряд миропомазания. Эту церемонию совершал лично епископ Гавлина.

В то время влечение поляков, находящихся в СССР, к религии было совершенно особенным. Люди, исстрадавшиеся, измученные жизнью и ее страшными условиями, без дома, а часто и без куска хлеба, люди, потерявшие свои семьи, своих близких, обращались к богу, ища утешения и надежды в молитве.

Андерсу необычайно понравилось богослужение в его воинской части, проведенное по случаю возвращения из Лондона. Во время этого богослужения Андерс был в центре внимания. Он решил подобные зрелища устраивать почаще. На них он мог бы публично, а не только перед солдатами и офицерами, проявлять свое рвение доброго католика. Он стремился привлечь на свою сторону ксендзов, так как признавал их силу и прежде всего епископа.

Сначала из перемены своего вероисповедания Андерс намеревался устроить настоящее зрелище. Речь шла даже о божественном «откровении», якобы снизошедшем к генералу от бога. С большим трудом удалось удержать его от такого шага. Епископ Гавлина объяснил Андерсу, что это будет не крещение, а лишь перемена вероисповедания. Ему советовали, если уж он так горячо воспылал к римско-католической вере, совершить обряд скромно, тихо, у себя на квартире. Именно такое обращение будет угодно господу богу. Вопреки своему желанию он вынужден был согласиться с советами, отказавшись от произнесения «вдохновенной» речи, которую уже подготовил.

Однажды во время богослужения Андерс принял причастие, а по окончании службы дал большой завтрак с участием епископа Гавлины, ксендза Ценьского, генерала Богуша и еще нескольких лиц.

С этого времени Андерс как рьяный католик причащался каждое воскресенье, хотя постоянно по субботам в квартире генерала устраивались гулянки с участием женщин-военнослужащих. Играл оркестр. Выпивалось множество вина. Довольно часто такие вечеринки продолжались до пяти часов утра. Это, однако, не мешало новообращенному утром причащаться, конечно, без предварительной исповеди. А молящиеся восторгались набожностью нашего генерала, шепча: «какой это должно быть хороший человек!»

Ожидаемая с таким нетерпением эвакуация все не начиналась. Андерс больше и больше нервничал и сильнее нажимал на Гулльса, в свою очередь торопил власти в Москве, прежде всего шефа английской военной миссии и английское посольство. Он начал сам объезжать польские воинские части и проверять их боеготовность. Андерс приказал всем командирам показывать лучшие подразделения. Вернувшись из поездки, Гулльс восхищался боевой выучкой солдат. Он выслал подробный рапорт о состоянии польской армии и о том, что видел во время поездки. При этом он настаивал на быстрейшем выводе польской армии за пределы СССР.

Он заверил Андерса, что в конце июня или в начале июля, армия, наверняка, будет выведена, в этом он может быть вполне уверен, англичане сделали все необходимое. В заключение беседы он сказал, что сам Черчилль занялся этим делом, и оно уже предрешено.

Андерс облегченно вздохнул и стал готовиться к выезду для встречи с послом Котом.

Между тем взаимоотношения между советскими и польскими офицерами ухудшались изо дня в день. Офицеры Красной Армии видели уже ничем не прикрытую позицию нашего штаба, не только недоброжелательную, но явно враждебную. Ни о чем другом не говорилось, а лишь об уходе, причем возможно скорейшем. Вопрос был тем более неприятным, что немецкое наступление в направлении на Кавказ и Волгу развивалось успешно. Андерс предсказывал поражение Красной Армии и падение Советского Союза, штаб же не мог нарадоваться предсказаниям гороскопов. Возбуждение было огромное.

Неожиданно стало известно, что генерал Воликовский, военный атташе нашего посольства, вел какую-то разведывательную работу, собирая с помощью агентуры сведения военного характера. Генерал Памфилов ставил этот вопрос перед Андерсом, а посол Кот писал Сикорскому о необходимости отзыва Воликовского. Компрометация была столь велика, что Воликовский был снят со своей должности и вскоре вынужден был покинуть Советский Союз. То же самое произошло и с ротмистром Пшездецким, также замешанным в подобных делах.