Я сказал генералу о моем предстоящем отъезде в США. Андерс был эти недоволен.

Он лег в постель и принял какие-то порошки. Все это выглядело как-то странно. Я не мог разобраться в происходящем, но атмосфера была смутной и неприятной. Вскоре к Андерсу пришел Незбит. После его ухода я постучался в дверь комнаты генерала. Он сразу же встретил меня словами.

— Знаешь что, я не буду присутствовать на проводах Сикорского.

Я был поражен. До отлета оставалось еще несколько дней, а Андерс уже предупреждал, что не будет провожать Сикорского. Почему? Не потому ли, что чувствовал себя слишком плохо? Может быть генерал решил пораньше вернуться в Киркук, поскольку в Каире он чувствовал себя плохо? Впрочем, было видно, что ему на самом деле не по себе.

Вскоре пришел с приказаниями Сикорского полковник Марецкий. Генерал с ним почти не разговаривал. Получил приказы и сказал, что чувствует себя плохо и вероятно не будет провожать Сикорского. Чем ближе подходил момент отъезда Сикорского, тем большее беспокойство охватывало Андерса. Бывали минуты, когда он весь дрожал словно в лихорадке. Однако приглашенный врач не установил никакой болезни. Между тем, было что-то такое, что вынуждало Андерса как можно скорее покинуть Каир. Он этого совершенно не скрывал, а приказал приготовить себе самолет для возвращения в Киркук. Было похоже, что он хотел от чего-то бежать, вообще как можно скорее оставить Каир, словно он чего-то боялся, ожидал чего-то необычного, но не хотел быть этому свидетелем.

Андерс доложил Сикорскому, что не сможет присутствовать при его отлете, так как чувствует себя плохо. Я удивился его поведеннию, ведь я видел, что он не такой уж больной, чтобы действительно не мог проводить Сикорского, так как этого требовал служебный долг. Не было также никакой причины для срочного выезда в Киркук.

Сикорский также очень удивился, но сказал Андерсу, что если он нездоров, то может с ним попрощаться накануне и может не приезжать на аэродром. Сикорский мог предполагать, что Андерс обиделся и поэтому не хочет его проводить. Как бы то ни было, все это походило на демонстрацию пренебрежения по отношению к верховному главнокомандующему.

Словом, Андерс самолетом направился в Киркук, а я через час поехал туда же автомашиной. По пути из Каира в Киркук я заехал в Тель-Авив. В гостинице «Гатримон», где я остановился с адъютантом полка поручика Хашковским, я узнал из радиопередачи о смерти Сикорского. Сначала я не мог этому поверить, точно так же, как и другие поляки, находившиеся в зале. Когда же это сообщение подтвердили и другие радиостанции, никаких сомнений не оставалось. Было передано также официальное правительственное сообщение, в котором министр Иден заявил, что над Гибралтаром произошла катастрофа самолета, в котором летел Сикорский. Все пассажиры погибли. Причины катастрофы выясняются и будут сообщены позже.

Следующее правительственное сообщение о смерти Сикорского было очень смутным, путаным и неубедительным, Расследования по происшедшему «случаю» фактически не было. Для видимости создали комиссию по установлению причины катастрофы, но она приняла ту версию, которую ей сообщили якобы живые свидетели события. Комиссия установила, что отказали рули управления и в результате этого самолет после взлета упал в воду. От удара об воду самолет разбился. Утонули все, за исключение пилота, который спасся, хотя и был ранен. Выловили лишь тело Сикорского.

И на этом все. Все содержание правительственного сообщения. Даже не утруждали себя выяснением, почему не действовали рули управления, как об этот говорилось в официальном извещении. Почему их заклинило? В чем причина этого?

В случайность никто не верил, сообщению также не верили. То, о чем в нем говорилось, было слишком малоправдоподобным. Комментаторы передавали друг другу совершенно иной ход катастрофы.

Нельзя было не комментировать тот факт, что американцы, не знающие всего дела, предложили включить в комиссию своих экспертов и расследовать причины гибели, так как самолет был американского производства и еще не случалось, чтобы «Либерейторы» подвергались подобным авариям. Однако их не пригласили в комиссию, так как признали, что подобного рода расследования излишни.

Разбирали обстоятельства катастрофы, старались сопоставить официальные коммюнике с основами логики.

Если самолет действительно упал в воду сразу же после старта, как говорилось в сообщении, в результате неисправности рулей, то в худшем случае он затонул бы и его можно было выловить со всем экипажем и пассажирами. Даже если бы они не были живыми.

Самолет такого типа, четырехмоторный огромный бомбардировщик стальной конструкции, ни в коем случае не мог при соприкосновении с водой разлететься на мелкие куски в радиусе почти ста метров. Если предположить, что он упал даже с большой высоты, чего не было на самом деле ввиду заклинивания рулей, то он ударился бы крылом, моторами, кабиной пилота. А ведь именно пилот остался жив.

Во всяком случае, какой бы своей частью он не ударился о воду, эта часть амортизировала бы силу удара и была бы больше других повреждена, а пассажирская кабина, расположенная в хвосте, более или менее сохранилась бы. Таким образом, смятый самолет можно было бы целиком вместе со всеми в нем находившимися извлечь из воды.

Ходила иная, более правдоподобная, версия, что самолет разлетелся на мелкие части еще в воздухе и что лишь его остатки, разбитые и раздавленные, упали в воду на расстоянии нескольких десятков метров один от другого.