— А там стремнины, острые камни торчат из воды, — рассказывал Миша. — Лодочка неустойчивая. Мы с напарником несколько раз пытались на ней переправиться — ничего не получалось. Сразу начинало бить о камни, крутить, нести вниз по течению, на перекаты. Лодку ловили, вытягивали, тащили назад, снова пытались. Ну, совершенно невозможно. И вдруг появляется Валерий Николаевич, забирается в лодку, усаживает нас, двоих, берет в руки шест и начинает петь что-то по-мансийски. И как гондольер, стоя вполоборота, перевозит нас на тот берег ПО СПОКОЙНОЙ ВОДЕ! Только настоящему шаману подчиняются силы природы.

Сам Валерий Николаевич о своем шаманизме помалкивал, но мелькало порой в нашем руководителе, несмотря на некоторую внешнюю простецкость, что-то загадочное. Особенно, когда он вспоминал всякие случаи, которые с ним происходили в разные годы в тайге. То, о чем он рассказывал, — никак не вписывалось в наше представление о реальности (довольно примитивное, надо признаться). Он словно погружал нас в другую реальность, и мы, веря и не веря, поневоле входили вместе с ним в таинственный мир финно-угорских племен с их религиозными представлениями, обычаями, правилами и поверьями. Самым обыденным тоном он рассказывал, например, о своем общении с душами из другого мира или учил, как вести себя, если заблудишься в тайге и набредешь на пустое зимовье: непременно поздороваться (это с избушкой-то!), зайти, извиниться, спросить: можно я тут поживу? Иначе, — говорил он, — нарушится равновесие между живым и неживым миром, и неживой мир может наказать. Уходя, надо поблагодарить и непременно оставить в избушке спички, немного крупы, соль. Именно обыденность его тона завораживала.

Он и внешне был чем-то похож на манси — маленький, ладный, подвижный, из-под кустистых насупленных бровей — прозрачные, добрые, детские глаза. Латанные-перелатанные брюки, голова обвязана красной косынкой. За поясом топорик. Острый нож привязан к бедру, как это делают манси. Когда выпьет — поет надтреснутым голосом тюремные песни. Особенно любил про Ланцова:

(Пили мы в этой экспедиции нельзя сказать что часто, но — частенько, отмечая завершение очередного этапа работы, а иногда просто так, под плохую погоду. Водкой и махорочными сигаретами разживались в деревнях и городах, в которые заезжали на своем грузовике-вездеходе ГАЗ-63. Если не было сигарет, покупали махорку и скручивали «козьи ножки».)

Валерия Николаевича в этой поездке сопровождала жена, Ванда Иосифовна, научный сотрудник института Археологии Академии Наук СССР, где они вместе работали. Изящная, невысокая, под пятьдесят, поднятый воротничок курточки, яркая косыночка на шее, тонкие губы, длинный нос, маленькие быстрые глаза, темный пушок над верхней губой — выражение лица скептическое и слегка высокомерное.

Они были до смешного из разного теста. Он — что-то вроде русского Дерсу Узалы, она — светская дамочка с подчеркнуто изысканными манерами. Мужем своим Ванда Иосифовна мягко повелевала, и он беспрекословно ей подчинялся. При всей своей непохожести супруги представляли собой очень обаятельное единство.

Их главным помощником был упомянутый уже аспирант Миша Косарев — массивный, шепелявый, меланхолический молодой человек большой физической силы, этакий таёжный Пьер Безухов.

Это было научное ядро отряда. Еще были шофер Коля Стратулат, лихач, рубаха-парень, рассказчик анекдотов; студент журфака рыжий крепыш Володя Лебедев, которого все называли просто Рыжим; двое шпанистых десятиклассников — Стасик и Сашка; студенты-молодожены Рита и Толя Новиковы, ну и, наконец, я. В мои обязанности входило готовить еду в очередь с Ритой и выполнять разные поручения — быть на подхвате. Я мало что умела, но старалась.

Может быть, от того, что народ подобрался разный по возрасту, по характеру, по воспитанию, атмосфера вначале была не очень дружная. В основном мутили воду пацаны — Сашка и Стасик. Стасик был племянником Ванды Иосифовны. Он спутался с плохой компанией, и родители попросили взять его в экспедицию, вроде как на перевоспитание. А заодно и его дворового приятеля Сашку. Оба нагловатые, циничные, любители покачать права. Мальчишек разбирала агрессивная энергия, хотелось себя показать, пострелять из ружья, продемонстрировать свою силу. Обоих будоражило мое, как им представлялось бесполезное, присутствие. Днем еще ничего — работа, маршруты, подходы к точкам. Мы с Ритой кашеварили. По вечерам собирались у костра, пели, пили чай, рассказывали истории.

А потом расходились по палаткам, и вот тут начиналось.

Моя отдельная палатка-маршрутка стала для Стасика, Сашки да и Рыжего как кусок сахара для муравьев. А зачем еще, по их мнению, нужна баба в экспедиции? Настырные ночные приставания то одного, то другого, то третьего делали мою жизнь довольно-таки суровой. Мальчишки злились и не понимали, чего я «кобенюсь», «целку из себя строю». А мне вовсе не хотелось, чтобы нормальные, дружеские отношения переходили во что-то, уж конечно не любовное, поскольку, кроме грубых домогательств, ничего другого не было и в помине.

Заметив, что мальчишкам не обламывается, начал ко мне подкатываться шофер Коля Стратулат, предлагая свои мужские услуги.

Я оказалась в весьма щекотливом положении. Жаловаться начальству было стыдно — не маленькая, сама должна уметь за себя постоять. Может, тут была и моя вина — повела себя с мальчишками с самого начала знакомства слишком запанибрата, как привыкла в студенческом коллективе. А тут была другая атмосфера, и мое запанибратство они восприняли как доступность.

И еще то было неприятно, что всё это бурление происходило на глазах Ванды Иосифовны, которая, оказывается, хорошо знала мою маму: они вместе посещали в Москве знаменитую косметичку Лидию Павловну, пользующую жен известных деятелей искусства и науки. Мне вовсе не хотелось, чтобы Ванда составила обо мне превратное представление.