Он наливает в кружку вино, отламывает хлеб.

— Если бы вы подошли к Настеньке в то лето в Феодосии, я могла бы быть вашей дочкой. Правда?

— Правда. Но я никогда не мог представить себе ту девушку матерью своего ребенка. Я и по сей день этого не представляю.

— Потому я и называю ее Настенькой. А вас вообще никак не называю. А как вас называет дочка?

— Папой.

— Она похоже на вас?

— Нет, она вылитая мать.

— Я тоже похожа на маму.

Лариса приносит фотографии Анастасии, раскладывает их на столе. Оба разглядывают их при тусклом свете двух свечей.

— Она совсем не изменилась с тех пор, как я увидел ее двадцать лет назад.

— Мама очень изменилась. С прошлой весны.

Лариса мгновенно замолкает.

— Помню, в прошлом году она старалась сама сидеть на веслах. Она не позволяла мне грести — боялась, что я растяну запястье. За это я играл ей по вечерам Шопена.

— Вы и своей жене играете по вечерам Шопена?

— Нет. Она сама прекрасно играет на рояле.

— Истина номер три: Шопен посвящал свою музыку чужим женам.

— Я посвящу Анастасии свой новый фортепьянный концерт.

— У вас их много? А я и не знала, что вы пишете фортепьянную музыку.

— Я до недавних пор не писал для фортепьяно.

— До прошлой весны?

— Да.

— Истина номер четыре: никогда не позволяй женщине догадаться, что ты ее очень сильно любишь.

Анатолий Васильевич вдруг резко встает. Одна из свечей падает на пол и гаснет.

— Я должен повидать Настеньку. Ты не знаешь, куда они могли поехать?

— Куда Настеньке взбредет в голову. Они все с удовольствием исполняют ее желания. Я бы даже сказала — с наслаждением.

— Я ревную.

— И правильно делаете.

— Если мой концерт будет иметь успех, я подхвачу Настеньку, и мы укатим с ней…

— Куда?

— Хотя бы в Феодосию.

— Бедная. Она-то надеется, вы повезете ее на Гавайи.

— Завари чаю. Покрепче. У меня разболелась голова. — Он садится на стул и трет лицо ладонями. — Надо же, какое невезение — может получиться так, что я за порог, а она мне навстречу. Тогда уж лучше совсем ее не видеть.

— Она вас возбуждает?

Лариса с нескрываемым любопытством смотрит на Анатолия Васильевича.

— Не то слово. В ее присутствии я… я не могу ни о чем думать. Это какое-то унизительное и очень зависимое состояние.

— Мне кажется, это восхитительное состояние.

Вспыхивает свет. Анатолий Васильевич смущенно смотрит на Ларису. Лариса ни капли не смущена.

— Здесь все напоминает Настеньку. — Он осматривается. — И ты мне ее напоминаешь. Только с тобой мне легче, чем с ней. Спокойней как-то. А она каждую минуту куда-то зовет, тормошит, в чем-то упрекает. Нет, не словами — от нее исходят какие-то беспокойные волны. Я с ней так устаю, что хочется забиться в норку. Первое время мне хорошо в моем убежище, но потом вдруг наваливается такая тоска… Вчера мне показалось, что если я не увижу Настеньку, я заболею или сойду с ума.

— Но почему вы никогда не говорили об этом ей?

— Чтоб не показаться смешным или жалким.

Гремит гром. Это очень сильный сухой раскат. Его урчание еще долго не замолкает.

— Хочу спать. — Лариса потягивается. — Я так устала. Сегодня у меня был очень тяжелый день.

Она встает, идет к своей кровати, покачиваясь, словно пьяная. Анатолий Васильевич поднимает с пола ширму и заботливо окружает ею кровать Ларисы.

— Я не помешаю тебе, если сяду за пианино?

Лариса сонно мотает головой.

Анатолий Васильевич разувается возле лестницы, возвращается, берет со стола свечу. И, проходя мимо ширмы, за которой спит Лариса, тяжело вздыхает.

На улице идет дождь. Негромко звучит ля-минорная мазурка Шопена.

В окне заря. Она куксится, морщится от набегающих с востока туч. Исходит натужным шипением самовар, который забыла выключить Лариса. Наконец в нем что-то громко лопается.

Наступает тишина.

Анатолий Васильевич медленно поднимается с тахты Анастасии, на которой спал в одежде, роется в карманах, достает часы и, глянув на них, быстро спускается по лестнице.

— Первая «ракета» уже ушла, — говорит Лариса. Она лежит в своей кровати с закрытыми глазами.

— Совершенно верно. Но я могу поспеть на следующую.

— Ночью передали по «Голосу», что сегодня начинается забастовка речников.

Анатолий Васильевич садится на нижнюю ступеньку лестницы и надевает туфли.

— Передай Настеньке, что я приезжал.

— Зачем?

— Ну, чтоб повидать ее, — смущенно говорит он.

— Зачем ей про это знать?

— Я могу оставить ей записку.