Шрифт:
По телевизору выступала Эдита Пьеха. Видеть экран Семен не мог, но голос любимой певицы узнал сразу. «Надо только выучиться ждать, — нежно внушала Пьеха. — Надо быть спокойным и упрямым».
Кочергин снова попробовал расцепить пальцы, и опять ничего не вышло. Он понял, что влип капитально. Если ночь так просидеть, к утру, как говорится, можно и коньки отбросить. В бессильной ярости он костерил и йогов, и себя, и жену Катерину, уехавшую так некстати.
Вдруг скрипнула дверь. Кто-то вошел в избу.
— Кать! — сказал женский голос. — У тебя лавровый лист найдется? — Голос был соседки, Тони Мориной.
— Антонина! — хрипло позвал Кочергин. — Зайди-ка!
Соседка вошла в комнату, увидела на полу скорчившееся тело и, завизжав, вылетела из избы.
«Ну дуреха! — досадовал Семен. — Что визжать-то?»
Вскоре опять заскрипела дверь. На сей раз соседка привела мужа, плотника Петра. На всякий случай он прихватил с собой топор, но Семен этого не видел.
— Ты чего, Сеня? — вкрадчиво спросил сосед, не решаясь приблизиться.
— Расцепляй! — простонал Кочергин. — Ну что стоишь?!
Плотник подошел, оглядел непонятную конструкцию, покачал головой и начал разжимать посиневшие пальцы Кочергина. Семен вскрикнул.
— Может, лучше в район позвонить? — забеспокоилась Тоня. — Пусть «скорую» пришлют, а то случится чо — мы и виноватые…
— Не-е, — возразил Петр, доставая «Беломор». — Врачей не надо. Хирурги чикаться не будут, оттяпают руку-ногу — и с приветом!
— Да не стой же, Морин! — умолял Семен. — Сил больше нет…
— Беги за Володькой Наумовым! — приказал Петр жене.
Володька Наумов, киномеханик, два года проучился в мединституте и считался в Карасевке большим костоправом. Пока Тоня бегала за помощью, Морин принес в ковшике воды и, присев на корточки, дал Семену напиться. Потом он предложил папиросу, но Кочергин отказался.
— Ловко ты, Сеня, завернулся, — искренне удивлялся сосед. — Заставь, к примеру, меня такое изобразить — ни в жисть…
Хлопнула дверь. С шумом ворвался Володька Наумов.
— Где умирающий?! — крикнул киномеханик, сбрасывая куртку. Он обошел вокруг Семена. — Так… В траве сидел кузнечик коленками назад! Работаем без наркоза! — он повернулся к плотнику: — Ты, Петя, оттягивай ноги, а я займусь клешнями. Только дружно! Понял?
Они навалились на Семена. В глазах у него вспыхнули мелкие звезды, он зарычал от боли, но дело было сделано. Освобожденный от «дыхания Шивы» Кочергин сидел на полу, не чувствуя ни рук, ни ног. Шея не разгибалась. Володька с Мориным подняли Семена, разогнули и повели по комнате. Поначалу он валился, как подрубленный, но постепенно конечности оживали…
В общем-то история эта закончилась благополучно. Иногда, правда, снится Кочергину, будто вместо рук у него растут ноги. А что растет вместо головы — даже страшно видеть. В такие моменты Семен вскрикивает, пугая каждый раз жену Катерину.
ГОСТЬ
Серж Лыбзиков, инженер, видящий цветные сны, ехал в деревню Лупановку к сестре.
От станции до Лупановки десять километров. Худощавая лошадка средних лет не спеша тащила сани. В санях, на сене, вздыхал инженер Лыбзиков. Затюканный городской суетой, он радовался смычке с природой. Сосны следили за дорогой, точно зрители за лыжной гонкой. С веток свешивались снежные морды белых медведей. По-лягушечьи кричали сороки.
Возница, краснолицый мужичок в тулупе, покачивался впереди инженера.
«Ехать бы так вечно, — думал Серж. — Не думать о проектах, премиях и прочем».
— Благодать у вас, — сказал он, улыбаясь. — Не то что в городе!
Мужичок сплюнул, обидел лошадь словом и сказал:
— В городе сортиры теплые…
В деревню они въехали молча.
Дом сестры стоял метрах в ста от дороги. Любаша обхватила брата мокрыми от стирки руками, приподняла и поцеловала.
— Генка Мой в Сочи поехал! — сообщила она, накрывая на стол. — Пусть, идол, море посмотрит.
Кормила Любаша брата долго и упорно. Желудок Сержа, воспитанный в традициях общепита, быстро утомился, и пища больше не радовала. На десерт был пирог с рыбой.
Лыбзиков протестовал, сестра настаивала, и он умял пирог.
Отяжелевший и согретый приемом Серж заснул прямо за столом.
Любаша легко перенесла тело проектировщика на кровать и накрыла одеялом.
Проснулся он вечером. Закат золотил стены. Любаша опять накрыла на стол. Они славно поужинали. Потом сели смотреть семейный альбом.