Шрифт:
— А ведь этот парень за рулем, наверное, не знает всей прелести игры ума и воображения, — подумал Данилов и, пожалев шофера, погрузился в книгу.
ВЫБОР
В литературное объединение «Пегас» набирали талантливых. Слава Лыбин, пишущий научный сотрудник, надел белую рубашку и пошел.
Была осень. Троллейбусы ползли по воде толстыми рыбами, выметывая икринки пассажиров. С промокших афиш стекало изображение лауреата конкурса «Лейся, песня». Из магазинов глядели на дождь скучающие кассирши.
В сыром подъезде толклись желающие, Лыбин пролез в угол.
Высунулась голова вахтерши.
— Уж эти мне писатели, — вздохнула вахтерша, стряхнув с губы гирлянду семечковой шелухи. — Ступайте в дом.
Все вошли в комнату и расселись.
Распахнулась дверь, и появился Гурьян Павлович Балабухин, писатель. Он сел за стол, поправил падающие на глаза брови и улыбнулся. За частоколом его крепких зубов паслись фразы.
— Ба! Знакомые все лица, — сказал Балабухин. — Петя Нулин, Наина Каштанкина, Ашотик. Гюль-Гюль… Но начнем с новеньких. Вот вы, товарищ…
— Так точно! — подскочил высокий старик. — Иван Лунев, пенсионер. Псевдоним Ферапонт Тайна. Пишу басни, афоризмы, скетчи, мизансцены. Чернило капнуло на брюки и ликовало, замарав! Химчистка брюки взяла в руки, и нет чернила. Вот мораль!
На этом Тайну остановили. Он сел.
Таня Лялина, учащаяся с прыщавым лобиком, читала стихи про старую мельницу, березовый бал и первую любовь.
Писатель слушал, прикрыв глаза.
— Хорошо, черт побери, — бормотал он. — Чисто. Наивно. Хорошо…
Лыбин ждал своей очереди, холодея. Он приготовил рассказ про интеллигента, нашедшего кошелек с деньгами. Интеллигент, соблазненный суммой, присваивает деньги, но через год сходит с ума, не выдержав угрызений совести.
Балабухин выслушал рассказ с интересом. Затем спросил:
— Вы сами из-за кошелька с ума сошли бы?
— Нет, — ответил Слава и сник.
— То-то! Но язык мне нравится…
Младший научный сотрудник летел домой по лужам. Похвала маститого окрыляла. В седле «Пегаса» нашлось место и для Лыбина.
Занятия проводились по пятницам. На первом семинаре обсуждали стихи Наины Каштанкиной, чья молодость прошла в литобъединении. Писала Каштанкина сложно, и понимал ее один Ашотик. Она читала глухим голосом:
Я выстригла волосы в горле Криком пискающей мыши. Но поздно — тунеядец, вор ли Украл трубу с соседней крыши.— Знаешь, Наина, — задумчиво сказал Гурьян Павлович, — я помню, как ты, совсем еще девочка, появилась у нас. Ты писала тогда лучше…
Каштанкина расплакалась и выбежала.
Тягостное молчание нарушил Ферапонт Тайна. Он прочел басню о пуговице и нитке. Началось обсуждение.
— Где авторское кредо? — строго спросил студент Нулин. — Квинтэссенция размазана. Суперпозиция штампов. Дешевая морализация с намеками на альтруизм.
Баснописец стоял багровой колонной.
— Врешь ты, парень, — зло сказал Ферапонт Тайна. — Я знаю, врешь. Нутро у тебя порченое, оттого и мучаешься.
Назревала ссора.
— Друзья, — мягко заворковал Балабухин, — мы отклонились.
И он начал читать свою новую повесть «Я — кержачка». До полуночи дремали пегасовцы, запутавшись в одинаковых героях повести.
Прошло полгода. Слава Лыбин окреп. Ему открылась тайна слов. Чистый лист бумаги больше не пугал. Он сколачивал рассказы быстро и однообразно, как ящики. Перо бегало резво, сюжеты рождались без усилий.
Городская газета напечатала его новеллу. Все чаще заботливый взгляд Гурьяна Павловича останавливался на Лыбине.
— Слава, — сказал Балабухин однажды, — я хочу предложить журналу твой рассказ «Будни богов».
Начинающий был счастлив.
«Признали!» — думал он, выходя на улицу.
Он шел домой, ощущая в себе великую силу.
В тот день Лыбин проснулся рано. За окном суетились птицы. Земля кружилась в утреннем танце перед зеркалом неба.
День был необычный: вышел журнал с его рассказом «Будни богов»…
Весь институт ходил смотреть на талантливого мэнээса, Вздыхали, спрашивали про гонорар, пересказывали сюжеты из личной жизни, советовали и уходили. Потом Лыбина вызвал завлаб.