Что делать в театре, где никогда больше не зазвучит голос Сергея, не вспыхнет его блистательная шутка, не найдется другого смельчака, способного интеллигентно погасить неоправданную ярость Горяева? Льстецы всех мастей и калибров несмолкаемым хором будут петь главрежу свое нескончаемое аллилуйя.

…Капустник не задался. Все сидели с унылыми лицами, искра веселья не высекалась. Хвалебные речи в адрес Горяева носили заискивающий характер, что ему явно сегодня было не по душе. В общем-то, главреж всегда любил тонкую лесть, которую и лестью не назовешь, так искусно она камуфлировалась. А тут все подавалось грубо, топорно, в лоб, словно актеры разучились быть актерами. Горяев все больше раздражался.

Молодежь взялась разыгрывать сценки из жизни театра, призванные внести ноту непринужденного веселья. Было не смешно и не весело. Ситуация немного выправилась, когда перешли к фуршету. Горячительные напитки всегда благотворно действуют на слабые актерские головы. Языки развязались, лесть стала почти изысканной.

Только Горяев вознамерился расслабиться, по-отечески похлопать по плечу взявшего слово Илью, как к микрофону потянулась Смирнова. Наметанным глазом Горяев зафиксировал: сейчас будет скандал. Она была красивая, в гриме, как для софитов, кукла отчасти, к тому же в парике. Эта была красота, которая усиливалась на расстоянии. Вблизи лицо казалось несколько грубым. Она явно хватила лишку. Начала путано, рвано, но все равно бросила хлесткую фразу: «Это мы убили Сергея! Мы — армия тьмы!» А поскольку вечер был посвящен Горяеву, то он и воспринял эту фразу исключительно на свой счет. У него даже руки затряслись, так хотелось ему подскочить к Смирновой, оттащить эту дуру от микрофона, выставить за дверь. Слава богу, это догадался сделать Аверченко. Поднялся на сцену, сказал прочувствованно: «Мы все в какой-то мере виноваты перед Серегой!», — потом скорбно обнял Ленку, увел в дальний угол.

Горяев побледнел, прокашлялся, оставив в закрытых скобках свое истинное отношение к произошедшему.

Мария задыхалась от охватившей ее ярости. Все случившееся она восприняла как укор в свой адрес. И что эта Ленка себе позволяет? На каком основании? Уж не на том ли, что когда-то у нее с Сережей была интрижка, короткая и невыразительная. Это просто невыносимо. Всякая бездарь будет крутиться тут под ногами, давить на болевую точку и требовать к себе внимания. В то время как сама Мария боится лишний раз упоминать в этих стенах даже имя Сергея, чтобы, не дай бог, не навлечь на себя неправедный гнев Горяева.

— За что они меня так? — вцепившись в плечо Эдьки, скулила Ленка. Шаги в танце явно путала. Она была не очень трезва.

— Ну ты дуреха! Такое учудить! Не смей проявлять себя как иначе думающий контингент. Ищи теперь место в другом театре.

— Эдька, ты поможешь мне в этом? — продолжала жалобно скулить Ленка, в раз протрезвевшая после столь трезвой оценки случившегося. — Иначе эта шайка-лейка разнесет меня в клочья.

— Да кому ты нужна в другом театре? Там своих дур хватает. Вот ролей нет. Актеров всегда больше, чем ролей. За роли дерутся, подличают, а ты сама… Ладно, пошли, отвезу тебя домой. Завтра что-нибудь придумаем.

— Мария, иди сюда! — Горяев обратился к Маше через стол.

Людмила Георгиевна Пономарева, вся в перьях, бантах и рюшах, сверкнула ревнивым взором сначала на Горяева, потом на Машку. Завышенное до небес самомнение и больше ничего. Вот бесит она Людмилу Георгиевну и точка. Смесь гнева с бессилием прорвалась в нервный жест: она хватанула глоток шампанского, которое давно не пьет. Уберите из потока сознания слова. Останется только ненависть. Вот она, ненависть в ее чистом виде, так сказать, квинтэссенция ненависти.

— Да, Сан Саныч! — через минуту Маша стояла перед главным режиссером театра.

— Мария, я давно думаю: засиделась ты у нас без достойной роли. Руки все не доходили до такой замечательной актрисы, как ты.

Маша вспыхнула. Неужели случилось?!

— У меня на примете есть очень занятная пьеса. Никто не справится с главной женской ролью лучше тебя. В тебе чувствуется порода. Да и возраст у тебя, скажу откровенно, самый подходящий. Расцвет сил, расцвет таланта.

Маша слушала и не верила своим ушам. Еще вчера Горяев уверял, что она бездарна, безлика, неинтересна на сцене, таких пруд пруди по разным театрам.

— Сан Саныч, я справлюсь. Я буду внимать каждому вашему слову. Вы выдающийся мастер. Я счастлива работать рядом с вами, — и она опустила голову, чтобы скрыть от окружающих свою радость.

— Передавай привет Софье Николаевне. Славная старуха. Целая эпоха.

После глотка шампанского Маша коротко спросила для проверки:

— Сан Саныч, Софья Николаевна одобрила ваш выбор?

Франческа вернулась в Ленинград влюбленная, легкая, словно там, у себя на родине, окончательно поняла, как сильно привязана к этому человеку. К тому же и в Париже, и в Риме ей удалось заручиться согласием, пусть и не оформленным должным образом, но от людей достаточно надежных, на устройство будущности Сергея.

Отъезд запланировали на конец апреля. В Ленинграде оставались еще кое-какие дела, требовавшие завершения. Кроме того, выяснилось, что виза для Сергея все-таки еще не готова. Все оказалось намного сложнее. С помощью бабы Сони пришлось заручиться поддержкой сильных мира сего, кое- кого Франческа вынуждена была ввести в курс дела.

А в Ленинград пришла весна. Не та слякотная и серая, что хуже осени, а прозрачная, с высоким небом, с прояснившимися взглядами ленинградцев, с надеждой, что именно этой весной в их жизни случится все самое хорошее.