— После того как вы сделаете то, что надо, пойдите в это место в указанное время — и все поймете.

Я взял записку, посмотрел, что в ней написано, и положил в карман.

— У меня есть несколько фотографий, — сказала она. — Обычно я держу их в ящике серванта. Когда я достаю их и смотрю на них, я начинаю плакать и не могу остановиться, а это, согласитесь, ни к чему. Но вам, наверное, надо показать некоторые из них.

Порывшись в одном из ящиков, она вытащила фотографию в рамке. Она посмотрела на нее, и на ее глазах заблестели слезы.

— Вот, — сказала она дрогнувшим голосом, — хотя бы эту. Снимок был сделан сразу после игры на первенство штата и через несколько недель после того, как ей исполнилось восемнадцать.

На фотографии были двое. Вымазавшаяся в грязи ликующая девушка с золотым кубком в руках и поднявший ее над землей крупный лысеющий мужчина средних лет, явно ее отец. На их лицах читалась откровенная радость победы, достигнутой в упорной борьбе. Снимок получился необыкновенно живым. Мне казалось, я слышу приветственные крики и вижу слезы счастья на лицах.

— Это я их снимала, — сказала она. — Только жаль, что меня нет на снимке. — Она глубоко вздохнула. — Знаете, ее тело так ведь и не нашли. Прошло несколько дней, прежде чем заметили ее автомобиль и прочитали записку, оставленную на приборном щитке. А на следующий день разразился шторм, один из тех, что регулярно налетают поздней осенью с северо-востока, и невозможно было отправить водолазов на ее поиски. Отливы в том ноябре были очень сильные и, должно быть, утащили ее далеко в море. Сначала это казалось невыносимым, но со временем я стала думать, что, может быть, оно и к лучшему. Так мне легче вспоминать о ней все хорошее. Вы спрашивали, почему я рассказала вам эту историю?

— Да.

— По двум причинам. Во-первых, она оказалась даже храбрее, чем можно было ожидать, и мне хотелось, чтобы об этом узнали.

Улыбнувшись сквозь слезы, Кэтрин указала на мой карман, куда я положил полученный от нее листок бумаги.

— Это вторая причина?

— Да. Вскоре она станет вам ясна.

Мы помолчали, затем она улыбнулась.

— Да, это история про любовь, — повторила она. — И про смерть.

Условия содержания в тюрьме зависят от того, сколько ей лет и сколько денег отпускают власти штата на их улучшение. Но все эти лампы, сенсорные устройства, датчики движения и камеры видеонаблюдения не меняют сути: тюрьма — это запертые двери.

В приемной для посетителей меня обыскали — сначала с помощью электронного щупа, затем старомодным способом. Меня попросили подписать обещание, что в случае, если меня возьмут в заложники, я не буду требовать от властей штата, чтобы они предпринимали какие-либо чрезвычайные меры ради моего освобождения. Внимательно изучили содержимое моего портфеля. Развинтили и осмотрели все ручки. Перелистали блокнот, чтобы убедиться, что я не проношу в нем что-нибудь недозволенное. Затем меня провели по длинному коридору и сквозь двойные электронные двери. Когда я прошел через них, створки позади меня автоматически захлопнулись. Сопровождающий пригласил меня в маленькую комнату, находившуюся, как он сказал, по соседству с тюремной библиотекой. Комната предназначалась для бесед заключенных с их адвокатами, и писатель, собирающий материал для книги, по-видимому, относился к той же категории.

Комната ярко освещалась лампами под потолком, в одной из стен было окно, за которым блестела острая, как бритва, колючая проволока на фоне чистого голубого неба. Кроме крепкого металлического стола и дешевых складных стульев, мебели в комнате не было. Сопровождающий знаком велел мне сесть и сказал, указывая на боковую дверь:

— Сейчас его приведут. Не забывайте, вы можете дать ему пачку сигарет, если вы принесли их, но больше ничего. Ясно? Вы можете пожать ему руку, но этим все дозволенные физические контакты с заключенным ограничиваются. Согласно постановлению Верховного суда штата, мы не имеем права подслушивать ваш разговор, но камера, спрятанная вон там, — он указал на дальний угол, — регистрирует все, что делается в помещении, в том числе и в данную минуту. Это понятно?

— Естественно, — ответил я.

— Все могло бы быть хуже. У нас тут порядки намного мягче, чем в некоторых других штатах. Не хотел бы оказаться за решеткой, скажем, в Джорджии, Техасе или Алабаме.

Я кивнул, а охранник добавил:

— Камера нужна и для вашей защиты тоже. Некоторые здешние парни могут перерезать вам горло, если вы скажете что-нибудь не то, так что мы внимательно следим за всем, что тут происходит.

— Спасибо, я учту это.

— Но вы можете не беспокоиться. О’Коннел у нас джентльмен. Он только рассказывает всем, как он невинно пострадал.

— Неужели?

Охранник улыбнулся.

В это время открылась боковая дверь и ввели Майкла О’Коннела в рабочей рубашке из синей хлопчатобумажной ткани, темных джинсах и наручниках.

— Они все так говорят, — сказал охранник, снимая с О’Коннела наручники.