Конечно, мне известно о намного большем числе людей, умерших от рака или погибших в автомобильной катастрофе, чем об укушенных ядовитыми змеями. Но за всеми рассказанными мне историями стоит грубая неприкрашенная реальность. Когда биологи бродят по тропическим лесам и, расслабившись, перестают обращать должное внимание на обстановку (или слабое зрение не позволяет им это делать), у них появляется немалый шанс быть укушенными ядовитой змеей. Конечно, этот шанс ниже, чем шанс быть сбитым автомобилем, но на заре нашей эволюции автомашины не представляли для нас никакой угрозы. Еще более важно то, что биологи взаимодействуют с дикой природой во многом так же, как наши предки, – они трогают ее руками, причем делают это чаще, чем все остальные люди. Если внимательно присмотреться к долгой истории взаимоотношений людей и змей, то нам станет понятно, что раньше змеи кусали нас намного чаще, чем сейчас, а надо сказать, что змеиные укусы и сегодня не являются редкостью. Данные об укусах змей занижены, так как люди не всегда о них сообщают, но ежегодно в мире случается от 30 до 40 тысяч смертей от укусов ядовитых змей, и это без учета выживших. Изучение более чем 1000 рабочих каучуковых плантаций в Бразилии показало, что каждого десятого из них хотя бы раз кусала ядовитая змея. Половина из тех, кого кусали змеи, были укушены повторно! [111] В ходе семилетнего исследования, проведенного в Бенине, было выявлено тридцать тысяч случаев укусов ядовитых змей. В пятнадцати процентах случаев нападения змей заканчивались для людей фатально. Несколько ранее было проведено другое исследование в Нигере, где в течение года ядовитыми змеями было укушено 10 тысяч человек. Не следует считать результаты этих исследований чем-то необычным. Напротив, в тропических лесах, где обитают (или обитали) наиболее агрессивные ядовитые змеи, результаты проведенных исследований убедительно демонстрируют нашу предрасположенность к гибели от ядовитых зубов смертоносных змей. Эта предрасположенность была еще выше у наших предков, обитавших в девственных африканских джунглях.

Считаю ли я, что змеиные укусы являются или были достаточно частыми для того, чтобы благоприятствовать индивидам с хорошим зрением, позволяющим рассмотреть неподвижный замаскированный предмет? Думаю, что это вполне возможно, особенно если учесть малые размеры наших далеких предков и, соответственно, их детенышей. Как подчеркивает Линн Исбелл, один из наших самых ранних предков, Eosimias, весил около четверти фунта – то есть его вполне можно было положить между двумя ломтями хлеба, завернув в лист салата. Видимо, для таких наших предков смерть от змеиных укусов была в порядке вещей – некоторые из них умирали, не успев оставить потомство, другим удавалось прожить дольше. Если у выживших особей были какие-то наследуемые признаки, гены, отличавшиеся от генов остальных особей в популяции, то эти признаки становились объектом положительного естественного отбора. Представляется весьма правдоподобным, что выживших предков отличало как раз лучшее зрение и размер мозга, за счет которого в конечном итоге им и удалось выжить.

Короче говоря, я осмелюсь утверждать, что прочтение Исбелл истории приматов выглядит одновременно и необычным, и правдоподобным. Как и в случае со многими другими вопросами биологии, лучшего ответа не существует. Любой ответ неизбежно включает в себя взаимодействие с другими видами, будь то змеи, фрукты, орехи или что-то другое. Я голосую за змей. Закройте глаза и представьте себе, что вы – Герат Вермей, идущий по тропинке в джунглях. Рядом с вами идет зрячий человек. Как вы думаете, у кого больше шансов умереть от змеиного укуса? Неизбежно у Вермея, который может на ощупь распознать деревья, определить по запаху те или иные плоды и издалека услышать приближающегося леопарда, но не может заметить притаившуюся в траве змею. Она не станет частью его мироощущения до тех пор, пока он ее не схватит – а это как раз крайне нежелательно. Вермей и так много раз рисковал жизнью и едва не погиб от столкновений с опасными животными именно по этой причине. Однажды он взял в руки ядовитую рыбу, но понял это, только ощупав ее тело. В другой раз в поисках раковины он прикоснулся к хвосту электрического ската. Вермею, подобно лемурам Мадагаскара, посчастливилось родиться там, где смерть от змеиного укуса редко угрожает человеку, и поэтому он может благополучно жить и при своем восприятии окружающего мира. Окажись Вермей в далеком прошлом на месте несчастных мартышек, окруженных хищниками, он был бы куда менее удачлив.

Когда мы получили в свое распоряжение отличные глаза, внешний вид воспринимаемого нами мира изменился, а вместе с этим изменился и сам мир. Возможно, что наше нынешнее зрение сформировалось, когда мы были жертвами, но самый главный эффект отличного зрения в полной мере проявился тогда, когда мы сами стали хищниками. Этот эффект проявился практически во всем – и в плохом, и в хорошем, включая и то, что мы сделали с другими хищниками, в том числе и с самими змеями. Когда появились крабы со смертоносными клешнями, весь подводный живой мир изменился в ответ на это событие. Когда Ева встретила змея, он соблазнил ее съесть яблоко, искусив ее перспективой универсального знания и одновременно – возможностью влиять на судьбы других существ. Когда у нас появилась способность обнаруживать змей, мы тоже нашли свое яблоко или, по крайней мере, дорогу к обретению осознания, орудий труда, власти над природой и ко всем последствиям такого приобретения. В сочетании с нашими предпочтениями наши органы чувств определили многие решения, принятые нами в мире. Даже сами эти предпочтения возникли и развились для того, чтобы помочь нам выжить в мире биологических видов, которые могли причинить нам вред. Они возникли в глубинных истоках нашей истории и помогли нам сделать выбор среди вещей, которые мы были способны воспринимать. Мы не всегда осознаем наши предпочтения, но тем не менее именно они по большей части определяют наши действия. Мы и наши поступки тесно связаны с прежним бытием – оно ведет нас сквозь череду красочных пейзажей, на которых теперь нет змей, но эти картины продолжают ежедневно напоминать нам о них независимо от того, какими мы стали теперь. Нашим чувствам и предпочтениям было суждено привести нас к истреблению змей. Мы убиваем их не потому, что они опасны, а просто потому, что видим их. Змеи страдают из-за того, что они сделали для нас, дав нам зрение, пусть и несовершенное. В одних местах мы научились отличать смертельных змей от безвредных или поступать еще проще – избегать прямых контактов (изобретение высоких резиновых сапог спасло много человеческих жизней). В других местах мы слепо убиваем змей своими лопатами и мачете, и там змеи страдают от последствий того, какими мы были раньше. Теперь мы не поддаемся искушению, вместо этого мы стали доверять своим чувствам, и теперь наши глаза ведут нас по видимому миру.

Есть горстка ученых, пытающихся выявить признаки, общие для всех когда-либо существовавших человеческих культур и цивилизаций. Эти ученые роются в трудах этнографов и в статьях антропологов в поисках различий между племенами и одновременно стараются найти что-то объединяющее. Они пытаются найти сходство между собой и жителями Таити или Тимбукту. Этим ученым удалось составить список из нескольких сотен признаков, присущих почти всем нам независимо от того, живем ли мы в шалаше на дереве в Папуа – Новой Гвинее или в квартире с видами на Центральный парк. Эти схожие признаки есть то, что объединяет всех нас, несмотря на различия. Одна из таких общих черт – страх перед змеями. Но этим список не исчерпывается. Мы все любим сладкое, соленое и жирное, но испытываем отвращение (по крайней мере при рождении) к горькому. Весьма любопытен тот факт, что практически всем людям нравятся пейзажи с раскидистым деревом на открытой равнине и с небольшим водоемом в некотором отдалении. Большинство, а может, и все эти универсальные предпочтения возникли в далеком эволюционном прошлом, когда они имели практический смысл, хотя теперь, возможно, и не имеют никакого значения. Эти общие места обязаны своим появлением тому способу, каким наши чувства воздействуют на наше восприятие. Подобные универсалии могли бы показаться странными, если бы они в далеком прошлом не определяли вид живого мира, который мы строили вокруг себя. Да, они были бы странными, если бы не были источниками множества реальных проблем, особенно связанных с тем, как мы изменили этот мир.

Бросая взгляд на прохожих на улице, заглядывая в окна проезжающих мимо автомобилей, мы склонны думать, что все другие люди похожи на нас. Сама схожесть нашего образа действий с тем, что делают другие – ходят, водят машину, плюются и гримасничают, предполагает нашу одинаковость. Такое же чувство возникает, например, когда мы читаем старинный сонет или рассматриваем наскальную живопись. На древних рисунках в пещерах Намибии изображены преследующие зверя охотники. У этих охотников такие же тела, как у нас. Мы не можем удержаться от мысли, что древний художник и его поклонники были очень похожи на нас. Мы чувствуем, что связаны с ними общими, глубинными человеческими свойствами. Тем не менее истина заключается в том, что по многим свойствам мышления и поведения отличаются между собой как отдельные люди, так и целые культуры. У некоторых из нас есть боги. У других их нет. У кого-то из нас только один супруг или супруга, а у другого спутников жизни может быть несколько. В некоторых местах оскорбление чувства собственного достоинства приводит к взрыву агрессии и насилию, и это считается нормой. В других местах может не существовать самого понятия собственного достоинства. В одних местах признаком красоты считается отложение жира на лодыжках, а в других – на бедрах. В некоторых – весьма, впрочем, немногочисленных – культурах женская худоба считается сексуально привлекательной. Все мы принадлежим к одному биологическому виду, но из-за того, что разные культуры изменяются с разной скоростью, из-за капризов и изменчивости истории мы любим и делаем совершенно разные вещи. Самое примечательное в универсальных признаках сходства – это то, что они вообще существуют, особенно если учесть, насколько разнятся иногда даже соседние культуры. Очень немногие истины, кажущиеся нам очевидными, кажутся таковыми всем остальным людям.

Если учесть, что на Земле живет около семи миллиардов человек, обладающих невероятной способностью к разнообразию, то истинно универсальные свойства и качества человека действительно вызывают большой интерес. В конечном счете универсальные свойства должны вытекать из наших врожденных биологических свойств. Если бы эти универсалии поддавались разумному контролю, то они бы давно изменились в разных сообществах – хотя бы благодаря вечно бунтующим подросткам. То, что эти немногие универсальные качества устояли перед хаотическим натиском перемен, говорит об их наследственном, генетическом происхождении, о такой их глубине и примитивности, которые исключают нашу сознательную способность их изменить.

Влияние наших зрительных предпочтений, сформировавшихся под влиянием хищников и змей, является самым распространенным и вездесущим. Но эти предпочтения являются самыми малопонятными. Вероятно, самыми очевидными и явными предпочтениями нашего вида являются предпочтения вкусовые. Если мы поймем, что такое вкус, то это станет первым шагом к пониманию того, что такое зрение. Высуньте язык и проведите по нему пальцем. Вы одновременно почувствуете две вещи – во-первых, вы ощутите текстуру неровной поверхности языка. Эту неровность создают вкусовые сосочки и другие структуры; некоторые из них производят ферменты, а другие просто придают языку шероховатость. Во-вторых, язык тоже ощутит прикосновение вашего пальца и оценит его вкус. Каким этот вкус будет – зависит от пальца. Существует пять базовых разновидностей вкуса – сладкий, соленый, горький, умами (так называемый «пятый вкус», вкус белковых веществ или глютамата натрия) и кислый, сочетания которых могут создавать более сложные вкусовые ощущения (например, вкус указательного пальца с примесью арахисового масла). Сами вкусовые сосочки внешне похожи на актиний, каждое щупальце которых венчают тонкие чувствительные волоски. Когда вы едите, мелкие частицы пищи приходят в соприкосновение с волосками. Если молекула сахара соприкасается с волоском сосочка, воспринимающего сладкий вкус, то сигнал об этом вкусе передается в головной мозг по нерву, выходящему из основания сосочка. Запускается биохимическая цепь, и в итоге где-то внутри вашего черепа звучит слово «сладкий». При восприятии «сладости» в мозг передаются сигналы как минимум двух типов. Сигнал первого типа передается в сознательную часть мозга, которая сообщает вам об ощущении «сладкого». Сигнал второго типа передается в подкорковые, древние, существовавшие еще у пресмыкающихся отделы мозга, где в ответ на поглощение сахара запускаются соответствующие гормональные реакции.