— Надо ж дойти до такого дела, а? Батька наш всю жизнь горб на работе гнул, любую копейку потом обмыл, ни одна нечестная полушка к его рукам не прилипла. А ты ведь рабочим человеком жизнь начинал.

— А я кто, по-твоему? — закричал Костя. — Вот они, — он руки вперед выкинул: — В мозолях! Пальцы как грабли!

— Не кричи, пожалуйста, — Кириллу-то неприятно, но голос не повышает. — А кто ты есть — отвечу. Паразит!

Костю будто кто в бок шилом ткнул, хотел на Кирилла броситься, только я посередке встала. Кирилл же поднялся, повторил тихо: — Паразит, где хочешь скажу. За новую жизнь драться не хочешь, живот бережешь. Свободу, которую новая жизнь принесла, в корыстных целях используешь, на слезах сиротских богатство нажить хочешь? Не дадим!

— Я своими руками добываю!

— За счет других. В последней раз пришел поговорить с тобой, думал, найдем общий язык. Ладно, и на этот раз не удалось.

И уже с порога, так это от сердца будто оторвал:

— И все-таки жаль мне тебя. Слепой ты!

Дядя Кирилл в тридцатые годы поехал в деревню создавать колхозы, двадцатипятитысячником. Его застрелили кулаки из обреза. Такой человек был! Ему бы памятник поставить, да вот не догадается никто!»

На этом заканчивались записки Огневой.

Григорий Петрович долго размышлял над записками Огневой. Нужно отдать ей должное — она объективный человек. На свою семейную хронику не наводит глянец. И это делает ей честь. А ведь от соблазна удержаться трудно. Своего отца, этого бродягу-отщепенца, могла бы представить этаким романтическим героем.

Андреев живо вспомнил Огневу, увильдинскую ночь у костра, бойкие малиновые зайчики в очках, ее вдохновенное лицо, когда она рассказывала про Силантия Сугомака. Ему захотелось с нею увидеться, чтобы передать тетради и высказать свое о них суждение.

О встрече они не договорились, и Григорий Петрович решил наведаться к редактору. Но тот, оказывается, сегодня был на заседании бюро горкома партии и едва ли освободится скоро. Адреса Огневой Андреев не знал, но если бы и знал, то едва ли бы отважился пойти туда незваным. Так и вернулся домой ни с чем. На другое утро, когда Григорий Петрович с матерью сел завтракать, к дому подкатил редакционный «газик». Ловко выпрыгнула из него Огнева. Он заволновался, а ему меньше всего хотелось, чтоб мать заметила его волнение. Встретил Огневу у ворот. Она энергично пожала ему руку и улыбнулась:

— Не ждали?

— Не ждал. Заходите.

— Спасибо, не могу.

— Тогда минуточку, тетради я вам сейчас вынесу.

— Пустое. У меня другая цель — приехала звать вас с собой.

— Меня? — удивился Андреев.

— Да, вас. Хочу познакомить с одним интересным человеком. Не покаетесь.

Григорий Петрович усмехнулся, качнув головой — и заманчиво, и вроде бы неудобно. Но особых планов на этот день у него не намечалось. И откровенно говоря, желание побыть с Огневой у него было.

И вот старый «газик» снова подминает под себя километры. Мчит по той же дороге — к Увильдам. Огнева опять устроилась на переднем сиденье. У Андреева не было уже той легкости, той раскованности, какая была в первую встречу с Огневой, в чем-то он себя чувствовал виноватым, но в чем и перед кем, он бы и сам себе не объяснил. Она повернулась к нему и спросила:

— У вас скверное настроение?

— Да что вы!

— А то, гляжу — нахохлились, гроза, да и только! Кстати, вы успели прочесть мой опус?

— Да.

— И как?

— Прилично. Журналист из вас получился бы.

— В устах журналиста это, видимо, высшая похвала?

Григорий Петрович только пожал плечами.

Машина миновала Сайму, круто свернула вправо, на узкую мягкую дорогу, пробивающуюся сквозь заросли липы, ольхи и черемушника, и выскочила на открытый берег. Григорий Петрович увидел костер, а возле него массивную фигуру старика Куприянова, который, как видно, варил уху. Над костром висело ведерко, на каменной плитке лежала приготовленная рыба — лини, окуни и разрезанная на части щука. «Не с отцом ли решила знакомить меня Огнева? — насмешливо подумал он. — После всего, что я о нем узнал, он несимпатичен мне. Кирилл сгорел во имя революции, а этот отсиделся в конуре — и жив вот!»

Огнева между тем выпрыгнула из кабинки на землю и крикнула:

— Ну, что, кашевар, скоро кормить будешь?

Куприянов вскинул лохматые брови и ответил:

— Ишь прыткая какая! Малость и подождешь.

— Знакомься, тятя, это Андреев.

Старик глянул на Григория Петровича вприщур. Глаза у него оказались острые и цепкие, с неприятной хитринкой.

— Мы знакомы, — поспешил Андреев. — Вместе ершей на Сугомаке ловили.

— Может, и ловили, — уклончиво отозвался Куприянов.