Иногда Пау царапал Аледис своими шершавыми руками, иногда мастурбировал и заставлял ее помогать ему, иногда принуждал жену принимать его, и тогда, прежде чем слабость лишала старика сил, он входил в нее. Потом он сразу засыпал. В одну из таких ночей Аледис поднялась и на цыпочках, чтобы не разбудить старика, который, к слову, даже не шелохнулся, спустилась в мастерскую. Рабочие столы, вырисовываясь в полутьме, влекли ее к себе, и она, приблизившись к ним, стала водить пальцами по чистым доскам. Вы меня не хотите? Я вам не нравлюсь? Проходя между столами, лаская свои груди и бедра, Аледис мечтала о молодом подмастерье. Неожиданно ее внимание привлек слабый свет, проникающий в мастерскую. Маленький сук выпал из доски, отделяющей мастерскую от комнаты подмастерьев, и Аледис приникла к образовавшемуся отверстию. То, что она увидела, заставило ее задрожать. Юноши были голыми! На мгновение Аледис испугалась, опасаясь, что громкое дыхание выдаст ее. Один из юношей поглаживал себя, лежа на тюфяке.

— О ком ты думаешь? — спросила Аледис парня, который лежал ближе всех к стене, у которой она затаилась. — О жене мастера?

Тот не ответил ей и продолжал поглаживать свой член: вверх-вниз, вверх-вниз… На верхней губе Аледис выступила испарина. Не понимая, что она делает, девушка просунула руку в промежность и, глядя на юношу, который думал о ней, стала ласкать свою плоть. Так Аледис научилась доставлять себе удовольствие. В тот раз она достигла пика наслаждения раньше, чем молодой подмастерье, и в изнеможении опустилась на пол, прислонившись к стене.

На следующее утро, излучая желание, Аледис прошлась перед столом, за которым работал юноша, и невольно задержалась возле него. На мгновение подмастерье поднял глаза. Она знала, что парень ласкал себя, думая о ней, и улыбнулась.

Вечером Аледис позвали в мастерскую. Старый муж стоял рядом с юношей.

— Дорогая, — сказал он ей, когда она подошла к нему, — ты же знаешь, что мне не нравится, когда кто-нибудь отвлекает моих работников. — Он толкнул юношу, развернув его спиной к жене.

Аледис ахнула: на спине подмастерья алели десять тонких кровавых полос. Она ничего не ответила, но той ночью не решилась пойти в мастерскую, как, впрочем, и в следующую тоже. Но потом она все же спустилась туда, чтобы ласкать свое тело… руками Арнау. Он был одиноким. Ей сказали об этом его глаза. Он должен был стать ее!

Барселона все еще праздновала.

Арнау вошел в скромный домик, похожий на дома других бастайшей, хотя и принадлежал Бартоломе, одному из старшин общины. Большинство жилищ портовых грузчиков располагались на узких улочках, ведущих от церкви Святой Марии, улицы Борн или от площади Ллулль к берегу моря.

Первый этаж, где находился очаг, был сделан из необожженного кирпича, а второй, построенный позже, из дерева.

Арнау едва сдерживался, глотая слюнки в ожидании обеда, приготовленного женой Бартоломе: белый хлеб из пшеничной муки высшего качества и телятина с овощами, поджаренными на свином сале. Все это, приправленное перцем, корицей и шафраном, стояло на большом блюде перед участниками трапезы. Кроме мяса, хозяйка подала вино, смешанное с медом, а также разные сорта сыра и сладкие пирожки.

— Что мы празднуем? — спросил Арнау, садясь за стол напротив Жоана. Слева от брата сидел Бартоломе, а справа — отец Альберт.

— Сейчас узнаешь, — ответил кюре.

Арнау повернулся к Жоану, но тот молчал.

— Потерпи немного, — спокойно произнес Бартоломе. — А сейчас угощайся.

Арнау пожал плечами и поблагодарил старшую дочь Бартоломе, пододвинувшую ему миску с мясом и полбуханки хлеба.

— Моя дочь Мария, — сказал ему старшина.

Арнау кивнул головой, не отвлекаясь от миски.

Когда всем четырем мужчинам подали еду и священник благословил трапезу, они начали ужинать.

Жена Бартоломе, его дочь и еще четверо малышей ели тут же, но сидели на полу и довольствовались обычной ольей.

Арнау с аппетитом уминал мясо с овощами. Какой приятный вкус! Перец, корица и шафран — с такими приправами ели только знать и богатые купцы. «Когда мы разгружаем какую-нибудь из этих специй, — объяснили ему однажды на берегу, — мы молимся. Если товар не дай бог упадет в воду или испортится, у нас не хватит денег, чтобы расплатиться; тюрьма обеспечена». Арнау отломил кусок хлеба и поднес его ко рту, потом взял стакан вина с медом… Но… почему на него так смотрят? Все трое наблюдали за ним — он это ясно видел, — стараясь не подавать виду. Жоан, казалось, не отрывал глаз от еды, но, когда Арнау после нескольких ложек поднял глаза, от него не ускользнуло, что его брат и отец Альберт делали друг другу знаки.

— Ладно, что происходит? — Арнау положил ложку на стол.

Бартоломе нарочито скривился. «Ну что с ним будешь делать?» — будто бы говорил он остальным.

— Твой брат решил надеть сутану и войти в орден францисканцев, — сказал наконец отец Альберт.

— Ну что ж, пусть будет так. — Арнау взял стакан с вином и, повернувшись к Жоану, широко улыбнулся: — Поздравляю!

Но Жоан не стал пить. Не притронулись к своим стаканам и Бартоломе с отцом Альбертом. Арнау замер, не скрывая недоумения. Что происходит? За исключением малышей, которые продолжали есть, не обращая ни на кого внимания, все остальные уставились на него.