Он ткнул пальцем в австрийские Альпы неподалеку от родного города Гитлера Линца.

– Вот здесь, в соляной шахте в Альтаусзее.

Собрание Гитлера? Поузи и Керстайн не проронили ни слова. Они уже даже не смотрели друг на друга. После сотен километров пути, бесплодных разговоров, месяцев кропотливого складывания целого из обрывков информации им вдруг предоставили все, о чем они мечтали, и даже больше. Не просто информацию – карту клада с сокровищами фюрера. А ведь никто из союзников до этого даже не знал, что у фюрера был клад.

– Нацисты – невежды, – сказал ученый. – Совершенные мошенники. Они не понимают красоты искусства, только цену. Они украли у Ротшильдов их серебряную посуду, а потом использовали ее как обычные столовые приборы в своем берлинском аэроклубе. Мне дурно становилось, когда я видел, как они тычут в пищу этими бесценными вилками…

Ученый поднялся и налил себе еще бокал коньяка. Затем принялся рассказывать о своей работе, о Париже и его соборах, XII веке и его величественной траурной стати, о том, как много было утеряно и разрушено временем и бесчувственной войной. «Здесь, – писал Керстайн, – холодной мозельской весной, вдали от гибнущих городов, работал немецкий исследователь, влюбленный во Францию, влюбленный страстно, но с безнадежным, отчаянным фатализмом», который так типичен для немцев. Керстайн ничего не мог с собой поделать – этот человек ему нравился.

– Я к вашим услугам, господа, – наконец закончил ученый. – Спрашивайте, что хотите. Все, что я хочу взамен, – вернуться с семьей в Париж.

Как будто дожидаясь этих слов, в комнате появилась его жена с младенцем.

– Я узнаю, что можно сделать, – ответил Поузи, и они с Керстайном встали, собираясь уходить. Внешне они сохраняли спокойствие, но внутри у них все кипело. За последние двадцать минут они узнали больше, чем за прошедшие двадцать недель. И теперь перед ними стояла задача, да еще какая: найти и вернуть владельцам тайный склад сокровищ Гитлера.

Немецкий ученый улыбнулся, протянул руку для пожатия. Даже если он был разочарован, что его не пообещали вывезти из Германии, виду не подавал.

– Приятно было познакомиться, друзья, – сердечно сказал он. – Спасибо, что приехали.

– Спасибо вам, доктор Буньес. Вы нам невероятно помогли.

Они и представить себе не могли, что провели день вместе с продавшимся Герингу офицером Службы охраны культурных ценностей, одним из главных организаторов печально известной грабительской операции в Жё-де-Пом.

Рядовой первого класса Ричард Кортни был в ярости. Как и большинство таких же, как он, солдат 1-й армии США, он вынашивал эту ярость еще с Нормандии. Ричард прошел через кольцо немецкого огня на нормандских пляжах, он выжил при штурме «линии Зигфрида». В сентябре он сражался за Ахен, а затем сражался за него снова после Арденнского наступления. Теперь он обыскивал – в армии это называли зачисткой – поместье на другом берегу Рейна, рядом с городком под названием Брайденбах, и даже после девяти месяцев, проведенных в боях, не мог поверить своим глазам. В доме, который, как сообщили солдатам, раньше принадлежал одному из лидеров НСДАП, каждая комната открывала новые сокровища: картины, хрусталь, серебряную посуду, статуи. Коллекционирование предметов искусства было в моде среди нацистской элиты и, без сомнения, подпитывалось желанием выслужиться перед фюрером и рейхсмаршалом. Ну а этот нацист, очевидно, «собирал» искусство со всей Европы.

Но по-настоящему рядовой Кортни разозлился, только когда добрался до погреба и обнаружил, что тот с пола до потолка забит гуманитарной помощью Красного Креста, предназначавшейся для американских военнопленных. Как она здесь оказалась? Зачем высокопоставленному нацисту галеты и лейкопластыри? Чем дольше он смотрел на них, тем больше выходил из себя, пока не схватил лом и не принялся крушить все вокруг: коробки, зеркала, фарфор, произведения искусства, люстры. Он был так зол, что даже выбил переключатели света из стен. Никто даже не пытался его остановить.

– Что все это значило? – спросил его один из солдат, когда расправа закончилась.

Рядовой Кортни бросил свой лом и осмотрел разрушения вокруг.

– Это предназначалось нашим парням в лагерях, – ответил он.

Тем временем на пункте пополнения в бельгийском Льеже рядовой Гарри Эттлингер играл в кости. Месяц он держался, но ему просто нечем больше было заняться. В течение первой недели он превратил свое шестидесятидолларовое месячное жалованье в 1500 долларов. На следующий день все потерял. Он вышел на улицу и уставился в звездное небо. Оно казалось далеким, в миллионах километров отсюда. Уже два месяца ничего не происходило. Он не мечтал отправиться на фронт, но впадал в уныние от того, что столько времени торчит на пункте пополнения. Один из солдат накупил одеколонов, когда был в Париже, и теперь продавал по сумасшедшим ценам. Весь лагерь провонял одеколоном, а солдат думал только о том, как бы попасть в Париж и пополнить запас. Гарри Эттлингер не хотел превратиться в такого солдата. Где-то там, на востоке, без него продолжалась война. Он был уверен, что ему была отведена в ней своя роль, но понятия не имел, зачем его выдернули из того грузовика в его девятнадцатый день рождения. Никто ему и слова не сказал.

В Париже Джеймс Роример получил приказ об отправке на фронт хранителем памятников в 7-ю армию США, которая до сих пор обходилась без хранителя. Только в Германии территория 7-й армии раскинулась на четыреста пятьдесят километров в ширину. Роримеру предстояло стать единственным хранителем памятников почти на шестидесяти тысячах квадратных километров. Зато у него было то, чем не мог похвастать больше ни один хранитель, – информация, которую Роза Валлан дала ему две недели назад, и сведения, которыми она делилась с ним на протяжении последних месяцев. Благодаря Валлан он точно знал, куда направлялся: в замок Нойшванштайн. Это слово снова и снова всплывало в его снах. Что именно он там найдет, как ему добраться туда побыстрее – все это пока оставалось неизвестным.