Гораздо хуже, на взгляд Крючкова, было непостоянство генсека. Он то и дело менял собственные ориентиры, а отсюда – и цели других, без видимых причин отказывался от взглядов, недавно высказанных им самим, и бросался в противоположную крайность, обещал кому-то поддержку и вскоре отворачивался от этого человека. Как руководитель ведомства, которому, в силу специфики, должно быть известно очень многое, Крючков знал, что Михаил Сергеевич стал Генеральным секретарём ЦК Компартии только благодаря Андрею Андреевичу Громыко. В ходе закулисных переговоров через посредника Громыко согласился выдвинуть Горбачёва и назвал единственное условие: перейти с дипломатической работы, которой отдал сорок шесть лет, в Верховный Совет СССР. Горбачёв заявил посреднику, которым был Яковлев, чтобы старый дипломат не волновался. «Скажи ему, я умею держать слово».

Но очень скоро Громыко понял, что сделал ошибку – рекомендовал в руководители государства не того человека. Он чувствовал свою вину и признавался в этом не одному Крючкову. А Горбачёв не долго «держал слово». Через три года под его давлением Громыко ушёл из Верховного Совета СССР. Ещё через год умер. И, стоя у его гроба в Доме Советской Армии, глава КГБ размышлял не только о неблагодарности Горбачёва, который даже последнюю церемонию не разрешил сделать в подобающем для Громыко месте – Доме Союзов. Он думал о несовершенстве мироустройства и человеческого разума в нём. В какие только глубины материи и духа ни проникли учёные, в том числе из его ведомства, а просчитать последствия тех или иных своих шагов люди по-прежнему не могут. Знать бы, что принесёт народу твоя соглашательская или, наоборот, жесткая позиция, поддерживаешь ли ты этим глобальное добро или, напротив, рождаешь огромное зло, и как заранее предугадать, не лучше ли проявить жестокость по отношению к одному, чтобы, тем самым, спасти миллионы?

Эти мысли не раз появлялись у Крючкова после похорон Громыко. Поэтому, идя к Президенту, он ещё раз пытался проиграть в уме возможные варианты разговора и уровень достоверности информации по Яковлеву. Полагал: надо допроверить. Однако в главном был убеждён: у него в палке жутковатая, но – правда.

Увидев входящего в кабинет главного чекиста, Горбачёв встал навстречу. Поздоровался.

– Какие новости в твоей грозной епархии?

– Всякие, Михаил Сергеевич. В том числе – неважные.

– Да ты садись, садись! – показал Горбачёв на место за приставным столом из карельской берёзы. Сам сел за свой рабочий из того же дерева. – Рассказывай.

Крючков открыл кожаную, в полпортфеля толщиной, папку. Взял из неё тонкую, пластиковую.

– Нехорошие сведения, Михаил Сергеевич… Об Александре Николаиче Яковлеве.

Горбачёв сразу нахмурился. Яковлев несколько раз намекал ему, что председатель КГБ лезет не в свои дела, копает под близких Президенту людей, всё больше сходится с ретроградами из группы «Союз».

– Так уж нехорошие… У тебя за каждым кустом шпион…

Крючков ожидал такой реакции. Поэтому, прежде чем передать папку Президенту, стал рассказывать. Когда заканчивал, подал донесения агентуры. Разумеется, там не было никаких зацепок, дающих возможность вычислить агента. Чем меньше людей знают внедрённого сотрудника или завербованного человека, тем безопасней его судьба. Андропов как-то рассказывал Крючкову, своему давнему протеже и падёжному помощнику, работавшему в тот момент начальником секретариата председателя КГБ, об одном разговоре с Брежневым. После доклада агентурных материалов по поводу завербованного англичанами крупного советского специалиста Брежнев спросил, надёжна ли информация? Андропов ответил: весьма надёжна. И хотел было назвать имя агента, от которого поступили исчерпывающие сведения. Но Брежнев замахал руками: «Не надо, Юрий, не надо… А то я где-нибудь нечаянно проговорюсь».

Это стало уроком для будущего начальника внешней разведки и председателя КГБ.

Горбачёв начал читать документы, и Крючков увидел, как меняется президент в лице. Вместо всегдашней самоуверенности и плохо скрытой иронии, с которыми Горбачёв встречал в последнее время председателя Комитета, появилось смятение, переходящее в прострацию. Он молча глядел перед собой, не имея сил что-либо сказать. Наконец, совладал с чувствами. Дрогнувшим голосом спросил, показывая на папку:

– Насколько этому можно верить?

– Источник абсолютно надёжный. Но я считаю: нужна ещё одна проверка. Каналы и способы есть. Очень эффективные. Всё можно сделать в сжатые сроки.

В какой-то отрешённости Горбачёв поднялся из-за стола. Пошёл в дальний конец кабинета. Вернулся к тоже вставшему Крючкову. Снова молча прошёл туда-сюда. Остановился возле чекиста.

– Неужели это Колумбийский университет? – вырвалось у него. – Неужели это старое? Да-а-а… Нехорошо… Нехорошо это…

Опять начал ходить по кабинету. Потом, ускорив шаг, подошёл к Крючкову. Заглядывая в глаза, торопливо заговорил:

– Возможно, с тех пор Яковлев вообще ничего для них не делал?… Сам видишь, они недовольны его работой… Поэтому хотят, штобы он её активизировал.

Увидев тень на бесстрастном лице председателя КГБ, опомнился. Замолчал. Видно было: о чём-то лихорадочно думает. Вдруг, обрадовавшись, заявил:

– А поговори-ка ты сам с Яковлевым! Напрямую. Посмотрим, што он тебе на это скажет.

Выдержку Крючкова знали многие. Но тут даже он опешил. Прийти к подозреваемому, выложить, что о нём знает разведка… Невероятно!