Больше, ясное дело, волнений и бунтов в Почепе не случалось.

Не о каждом казненном можно найти хоть сколько-нибудь существенные сведения. Вот история, известная только благодаря записи в дневнике Петра Даниловича Апостола от 15 февраля 1726 года: «Отправился смотреть экзекуцию, производившуюся на той стороне реки. Сначала наказывали кошками на эшафоте пятерых лиц, потом парня и девку; по окончании этого повесили слугу и отрубили голову его господину, поручику (lieutenant) Безобразову за то, что тот приказал своему слуге утопить ямщика, чтобы завладеть его лошадью, стоившею около 14р.; слуга сделал это».

Про дело поручика Безобразова, окончившего жизнь на Троицкой площади, не найдешь сведений даже в самых пространных трудах по истории XVIII столетия.

Петру Даниловичу, можно сказать, повезло (если такое можно назвать везением): он успел лицезреть не только казнь, но и находившиеся на кольях головы прежних казненных. Спустя всего год с небольшим столь ошеломляющих впечатлений он бы уже не получил. В мае 1727 года на престол вступил император Петр II, а уже 10 июля Верховный тайный совет специальным протоколом оформил историческое решение:

«1727 г. Июля в 10 день, Его Императорское Величество указал которые столбы в С.
– Петербурге и в Москве внутри городов на площадях каменные сделаны и на них также и на кольях винных людей тела и головы потыканы, те все столбы разобрать до основания, а тела и взоткнутые головы снять и похоронить».

Журнал того же Верховного тайного совета помогает прояснить мысль юного монарха:

«…понеже рассуждается, что не надлежит быть в резиденции в городе таким столбам, но вне города. А строены они и на них головы были взоткнуты по причине, что те персоны касались к измене против Его Императорского Величества блаженныя и вечно достойные памяти».

Отметим нюанс: внутри столичных городов ставить такие столбы запретили, но остальной территории России новая норма не коснулась. В провинции обычай «втыкать» головы существовал еще многие годы: власть считала, видимо, что эта мера устрашения приносит больше пользы, чем вреда.

Доподлинно неизвестно, были ли к лету 1727 года сняты со столбы головы Авраама Лопухина, Алексея Нестерова и других наших героев, но если не были, то уж этим летом они обрели наконец свое последнее пристанище в земле.

И снова у нас на пути царствование Анны Иоанновны, которое и в XVIII столетии пользовалось репутацией не самой доброй. Неслучайно в 1787 году оказавшийся в Петербурге латиноамериканец (ныне национальный герой Республики Венесуэла) Франсиско де Миранда записал: «Ужинали с господином Бецким, и он, помимо прочего, рассказал, что в крепости, находившейся прямо перед нами, во времена императрицы Анны по приказу Бирона казнили более 30 тысяч человек, что подтвердил мне и граф Миних, человек разумный и наблюдательный. Каким же колоссом надо быть, чтобы вынести подобные удары и все-таки остаться жить!»

Понятно восклицание Миранды, но ясен и масштаб преувеличения: разумеется, ни о каких десятках тысяч казенных в Петропавловской крепости речи быть не могло. Даже 1737 год, читателю уже знакомый, подобных масштабов кровопролития не демонстрировал.

И все-таки палачи аннинского времени без дела не сидели, и наряду с нашумевшими казнями — с некоторыми, случившимися в 1737 году, читатель уже знаком — были и те, что привлекли куда меньше внимания и произведены были при незначительном стечении публики. Неслучайно же шведский путешественник Карл Рейнгольд Берк в 1735 году записал как о будничном: «Жизни подчас лишают без всякого шума. Одних казнят в тюрьме, других выводят на площадь. (Из опасения, что заключенный заговорит, в рот ему обычно засовывают кляп.) Стража состоит из всего шести солдат. Впереди идет палач с колодой на плече, за ним кто-нибудь из Юстиц-коллегии, он зачитывает очень краткий приговор приблизительно следующего содержания: повелением ее в-ва (с титулатурой) ты, такой-то, преступивший против Бога и государыни, лишаешься жизни через отсечение головы; дата и т. д. Чтобы отвезти труп в болото, годится первая подвернувшаяся повозка».

Примерно такие же впечатления остались у датчанина Педера фон Хавена, посетившего Петербург во второй половине 1736 года: «В Петербурге и во всей России смертную казнь обставляют далеко не так церемонно, как у нас или где-либо еще. Преступника обычно сопровождают к месту казни капрал с пятью-шестью солдатами, священник с двумя маленькими, одетыми в белое мальчиками, несущими по кадилу, а также лишь несколько старых женщин и детей, желающие поглядеть на сие действо. У нас похороны какого-нибудь добропорядочного бюргера часто привлекают большее внимание, нежели в России казнь величайшего преступника.

Как только пришедший с ними судебный чиновник зачтет приговор, священник осеняет осужденного крестом, осужденный сам тоже несколько раз крестится со словами «Господи, помилуй», и затем несчастный грешник предает себя в руки палача и так радостно идет навстречу смерти, словно бы на великий праздник. Палач, являющийся в сем действе главной персоной, часто исполняет свои обязанности очень неторопливо и жалостливо, как плохая кухонная девушка режет теленка. Вообще же достойно величайшего удивления то, что, как говорят, никогда не слыхали и не видали, чтобы русский человек перед смертью обнаруживал тревогу и печаль. Это, без сомнения, отчасти объясняется их верой в земное предопределение и его неизбежность, а отчасти — твердым убеждением, что все русские обретут блаженство, и наконец, отчасти великими тягостями, в которых они живут в сем мире».