Дарья перевела взгляд на окно за моей спиной и задумчиво произнесла:

– Я тут на досуге размышляла о твоей картине…

При этих словах я насторожилась. Дарья не зря слыла среди коллег и друзей большой умницей, если уж она чем серьезно озадачивалась, то результаты всегда были блестящими.

– И что? – спросила я, лелея в душе робкую надежду, что подруга присоветует нечто дельное.

– То, что ты ищешь следы Щербацкой правильно, но этого недостаточно. Одним этим ограничиваться нельзя. Может оказаться, пустышку тянешь, – сказала Даша.

Спорить с этим было бы глупо, сама столько раз тратила время впустую, идя по ложному следу.

– Так часто бывает, – нетерпеливо согласилась я и замерла в ожидании.

– Я вот что думаю… Картину у Щербацкой ведь в двадцать четвертом году отняли, так?

Я торопливо кивнула.

– А это было уже советское время! Кто тогда занимался изъятием ценностей у буржуазии и дворянства? Власти!

– А может, автор письма имеет в виду вульгарное воровство?

– Все может быть! – рассердилась Даша. – Не сбивай меня с мысли. Мы сейчас мой вариант разбираем. Так вот… Он ведь не написал «украли», нет! Он употребил словосочетание «незаконно изъяли»! По сути это одно и то же, но оттенок разный, и это наводит на определенные размышления.

– К чему ты клонишь?

– Объясняю! Вывоз художественных ценностей из усадеб и городских домов для тебя не новость, так?

– Так!

– Так, может быть, стоит проверить, не государство ли прикарманило картину?

– Мысль хорошая, но… Где ее теперь искать? Объем поступавших предметов искусства был так велик, что даже в царившей тогда суматохе систематизировать их возможности не было. Ты же знаешь: многие из них как осели в запасниках, так и лежат там до сих пор, неопознанные. Очереди своей дожидаются. Попробуй найди!

– Не все так плохо, подруга! Художественные ценности вывозились в основном в Москву. Конечно, кое-что оставляли и на местах, но самое ценное отправлялось в центр, где распределялось по государственным хранилищам. Книги направлялись в библиотечное хранилище, документы – в архивное, картины, фарфор, предметы интерьера – в музейное. И тут у нас есть зацепка!

– Вот как? – заметила я, памятуя об обширном круге Дашиных знакомых.

– Конечно! Несколько лет назад у нас в институте работала очень милая женщина. Как-то мы с ней разговорились о судьбе художественных ценностей, изъятых из усадеб после революции. Помнится, я тогда бурно возмущалась тем, что этот вывоз сопровождался большими потерями. Мол, мало того, что часть вещей погибла от неосторожного обращения, а часть была просто расхищена всякого рода проходимцами, так даже тем, что удалось сохранить, не могли распорядиться с умом. Да, я была права, но говорила, как это часто со мной бывает, чересчур резко, и она вдруг возмутилась и стала со мной спорить. Доказывала, что изъятие произведений искусства из усадеб было единственно возможным путем их спасения от гибели, и что люди, занимающиеся этим, были настоящими подвижниками. Как потом оказалось, ее дед работал в Национальном музейном фонде и имел прямое отношение к изъятию художественных ценностей из «дворянских гнезд». Помнится, она упоминала, что после него остались какие-то бумаги.

– Интересно было бы взглянуть.

– Хочешь, позвоню ей?

– Несмотря на ссору, поддерживаете отношения?

– Какая там ссора! Так, немного погорячились обе, покричали и мирно разошлись. Мы с ней в прекрасных отношениях.

– Валяй, звони, а я пока ужином займусь.

– Только не это! Знаю я твои кулинарные таланты. Только испортишь все.

– Я очень хорошо умею жарить картошку, – напомнила я.

– Вот-вот, и я о том же. Твоей картошкой я сыта по горло. И потом, я на диете. Уже две недели как худею, так что, милая, ты посиди в уголочке и ничего не трогай, а я позвоню и потом быстренько сварганю что-нибудь съедобное.

Возразить было нечего. Большую часть времени я провожу в разъездах, домашнее хозяйство веду через пень-колоду, а по часть готовки и вовсе была полным нулем.

Дарья отправилась в комнату звонить, а я устроилась поудобнее на диване и задумалась: «Последнее время я много суечусь, а результатов никаких. От Герасима до сих пор нет известий. То ли он сильно занят, и у него пока руки не дошли до того, о чем я его просила, то ли дело оказалось не таким уж простым. Что ж, подожду еще денек и начну теребить парня. На академию тоже особой надежды нет. Семейные документы, если они сохранились, могут быть рассеянны по разным архивам, и найти их будет непросто. А уж сколько кропотливой работы потребуется проделать, чтобы раскопать все необходимое!»

Вернулась Дарья и торжествующе объявила:

– Договорилась! Бумаги у нее на даче. Если хочешь, она может съездить туда с тобой в ближайшие выходные.

– Съезжу обязательно, хоть и не очень верю, что найду там что-нибудь стоящее.

– Вот здесь все и лежит, – указала Вера Геннадиевна на четыре довольно больших фанерных ящика у стены. – Все рассортировано по годам, каждый ящик подписан. Когда архив вывозили на дачу, дед, хотя и был уже слаб, лично следил за упаковкой.

– А почему вдруг решили все бумаги перевезти сюда?

– И вовсе не вдруг! Я долго добивалась согласия деда на это. Квартира маленькая, а нас ведь в ней четверо кроме самого деда поживало. Мы с мужем и двое детей. Шагу невозможно было сделать, чтобы не ушибиться обо что-нибудь, или, того хуже, чтобы тюк на голову не свалился. А тут еще это! Ужас!

– Как же вам удалось его уговорить?

– Старшая наша подросла, а спать ей было не на чем. Так все заставлено, диванчик приткнуть некуда было. Вот он скрепя сердце и согласился.