Хозяин потерянно смотрел на нее и молчал.

«Или никаких обысков не было?» – задала вопрос мама. «Да, конечно… они проводились… но картина… Про картину я ничего не знаю. Кора мне даже ничего не сказала», – промямлил Юрий Всеволодович, растерянно переводя взгляд с мамы на меня. «О чем я тебе не сказала?» – раздался веселый голосок, и в комнату впорхнула нарядная Кора. Увлеченные выяснением отношений, мы и не заметили, как хлопнула входная дверь. «О моей картине», – подала голос мама.

Кора резко развернулась в ее сторону.

«Да. И ты ничего не сказала мне. Почему?» – спросил жену Юрий Всеволодович. Он изо всех сил старался говорить строго, но голос его звучал неуверенно, и вид он имел довольно жалкий. Кора смерила мужа долгим взглядом, потом легкомысленно пожала плечами: «А зачем?» – «Но должен же я знать, что происходит…» – «Ничего не происходит, – резко оборвала его супруга. – Я взяла на хранение картину, потом вернула ее. Вот и все. Не понимаю, о чем тут вообще говорить!» «Как вернули? Кому?» – ахнула мама. «Человеку, которого вы за ней прислали. Дворнику!»

– Ее действительно забрал дворник? – спросила я.

Софья Августовна неопределенно пожала плечами. Ответ меня не удовлетворил, и я уже собралась снова пристать к ней с расспросами, но тут распахнулась входная дверь, и в комнату ввалилась Роза.

– Легка на помине, – усмехнулась Софья Августовна.

– Про меня, что ли, говорили? – спросила дворничиха, с грохотом опуская ведро на пол.

– Про деда твоего. Про мамину картину. Про Кору.

– Нашли, кого вспоминать! Да эта змея подколодная и слова доброго не стоит, не то чтобы разговоры о ней разговаривать! Так честного человека ни за что оболгать! – возмутилась Роза.

Потом усмехнулась и со злорадством сообщила:

– Дед помирал, а ее все равно не простил.

– Грех это – на смертном одре зло держать, – назидательно заметила Софья Августовна и погрозила Розе пальцем.

– А охаять честного человека – это, по-вашему, не зло? – так и вскинулась дворничиха. – Хорошо, матушка ваша, добрая душа, не поверила подлюке. А если б иначе случилось? Так и жил бы мой дед с клеймом вора?

– Не кипятись. Она же тогда поверила ему, – вяло отозвалась Софья Августовна.

– А как она могла не поверить, если он на коленях перед ней стоял и здоровьем детей клялся?!

– Перестань! Нашла, что вспомнить, – махнула рукой Софья Августовна.

– Всегда помнить буду, – отрезала Роза. – И Корину подлость, и великодушие вашей маменьки. Дед так наказал.

Софья Августовна лишь вздохнула:

– Прекрати болтать глупости. Ну, в чем ты углядела великодушие?

Роза изумленно ахнула:

– Да как же! Ее милость поверила не этой вертихвостке, с которой пила и ела за одним столом, а своему дворовому человеку. Дед каждый раз как рассказывал об этом, так и плакал.

– Если ваш дед не забирал картину, так куда ж она делать? – не выдержала я.

– У нее осталась! У этой гадины! – зло сказала Роза.

– И вы не пытались ее вернуть? – обратилась я к Софье Августовне.

– Пытались. Мы с матерью еще раз ходили к Коре. Все вышло ужасно. Даже вспоминать не хочется, – вздохнула она.

Лицо у нее стало глубоко несчастным. Чувствовалось, что ей не нравится разговор и очень хочется его прекратить. Я сложила руки на груди и, умоляюще заглядывая в глаза, запричитала:

– Софья Августовна! Миленькая! Расскажите. Это для меня так важно!

– Сначала Кора вообще не хотела с нами разговаривать и даже дверь не открывала. Потом, испугавшись скандала на площадке и любопытных соседей, все-таки впустила в квартиру. Прямо в прихожей мама начала требовать вернуть ей картину, а Кора упорно стояла на своем и твердила, что она ее отдала. Наконец мама не выдержала и пригрозила ей милицией, но Кора только рассвирепела и принялась нас оскорблять. Столько гадостей в свой адрес я никогда больше не слышала. Окончательно разойдясь, она вдруг крикнула, что сама сдаст нас в милицию и там этому будут только рады, потому что мы обе – контрреволюционерки, живем по поддельным документам и место наше в тюрьме. «Ты и твоя дочь будете заживо гнить в камере, и никакая картина вам уже не будет нужна!» – выкрикнула она, и тут моя мать…

Софья Августовна оборвала себя на половине фразы и вдруг всхлипнула.

– Почему вы плачете? Что такого ужасного сделал ваша мама?

– Она ее прокляла, – горестно прошептала Софья Августовна и прикрыла глаза. Маленькие слезинки одна за другой покатились из-под крепко сжатых век и сбегали по морщинистым щекам.

Я наклонилась вперед и осторожно погладила Софью Августовну по худому плечику:

– Не стоит расстраиваться. Не принимайте это так уж всерьез. Ну, прокляла, и ладно! Великое дело!