Но какой бы Нийда ни была ревнивой, Воотеле сегодня ей упрекнуть абсолютно не в чем.

— Ты несправедлива, — сказала Силле. — Сегодня Воотеле все время работал и никакого паяца из себя не строил. Не шутил, как обычно, сама слышала — даже прикрикнул на Мерле.

— А после? — плаксиво спросила Нийда. — Ты что, слепая? Не видела, как Воотеле и Индрек слезли с крыши… Вспомни все, что было потом. Тогда и тебе станет ясно.

Силле не нравился тон Нийды, но она решила не перечить. Похоже, что у Нийды сдали нервы, и с ней сейчас надо как с больной, как с ребенком. Странно, что ее сегодня так взволновало? На берегу, когда Силле сама вышла из себя, тогда Нийда была совершенно спокойной.

Ну хорошо, вспомним, как было. Начнем с того, когда Воотеле и Индрек слезли с крыши.

Лицо Индрека блестело от пота, и руки у него до самых локтей были в зеленой краске. У Воотеле тоже. К коптильне Индрек не подошел, Воотеле снял две салачины и, держа их в пальцах, вернулся к нему.

Они решили удрать к морю. Но Мерле использовала власть, которая была дана ей на этот вечер, и сказала, что для них есть дела поважнее, чем купание. Для Индрека у нее особое задание, а Воотеле пусть помогает девочкам резать хлеб.

У Воотеле, кажется, даже дух перехватило. Он подошел и встал перед Мерле. Искоса, краешком глаза посмотрел на нее с высоты своих ста восьмидесяти сантиметров.

«Что, такими руками резать хлеб?» — Он сунул ей под нос зеленые руки.

Мерле оглядела их и отвела в сторону.

Нийда потянула Воотеле к себе и попросила помыть в море картошку. Тогда и руки отмоются.

Но Вейнике преградила ему дорогу. Такой силач позарез нужен ей самой: очень плохо работает насосный колодец. И Воотеле пришлось таскаться за ней от костра к даче, от дачи к морю, от моря к костру.

Вот и все.

— Как все! Затмение на тебя нашло! — воскликнула Нийда, которая слушала Силле со все возрастающим беспокойством. — А того ты, конечно, не видела, как Мерле держала руку Воотеле, когда он показывал ей свои запачканные краской ладони. Взяла за руку и держала как… как… А потом эта Вейнике… Она осмотрела Воотеле, как вещь какую, с головы до ног. Вот так! И глазки строила! А бедный Воотеле, глупец такой, еще и покраснел. Потом он целый день прислуживал ей и позволил еще на танец себя потащить. Будто меня и на свете нет. Это первое. Теперь дальше: как может человек унизиться до такого положения, когда ему могут строить глазки, могут насильно утащить танцевать… Ну почему этот Воотеле должен быть такой паяц! Как можно вообще ему доверяться? Нет, с меня хватит. Возьму и утоплюсь.

— Сумасшедшая! Ты же собиралась на стройку…

— Все равно! Завтра же уеду. Навсегда…

Горькие слезы не дали Нийде договорить.

— Послушай… Ну чего ты… — пыталась Силле утешить подружку, но от этого Нийда расплакалась еще горше.

Вдруг плач прервался, и Нийда, подыскивая слова и всхлипывая, начала тихонько говорить:

— Правильно… это… ну, чувство… Глубокое, серьезное… Оно должно делать человека счастливым. Как Эндлу. А не так, чтобы скребли по сердцу десять злых кошек. Что ты думаешь?

Силле молчала. Что сказать? Если бы она раньше задумывалась над этим вопросом.

В самом деле… серьезное и подлинное чувство должно делать людей счастливыми. У мамы с папой ведь так.

Но кто знает… Вот здорово, если бы можно было заглянуть в душу. Тогда бы сразу стало ясно, сколько папа и мама доставляют друг другу праздничного настроения, а сколько огорчений. Но между праздничным настроением и огорчением находится еще что-то среднее, что можно назвать, например, будничностью. И этого в жизни людей, наверное, больше всего…

Эх, если бы иметь такую силу! Тогда бы заглянула в душу Индрека и узнала бы, о чем он сегодня думал возле костра, когда смотрел, уставившись на огонь, и вообще что у него в голове.

Любопытно было бы заглянуть и в душу Воотеле: думает ли он о Нийде столько же, сколько думает о нем она, или считает ее просто одноклассницей?

Про Нийду можно сказать и без особого прозрения, что ее грызут сомнения, настоящий ли друг ей Воотеле. Неведение и неуверенность делают ее такой ревнивой и несчастной.

Как вообще распознать своего единственного и настоящего? Трудный это вопрос. Может, даже труднее, чем найти настоящую, по душе, работу. Наверное, самый трудный на свете вопрос.

Нийда за последнее время неузнаваемо изменилась. Даже не замечает, что Силле тоже не в своей тарелке. Раньше сразу бы забеспокоилась, что с подругой делается…

— Послушай, что с тобой стряслось? — вдруг сказала Нийда, которая терпеливо дожидалась ответа на свой вопрос. — Я тебя не узнаю. Раньше с тобой можно было обо всем поговорить, а теперь ходишь, как в воду опущенная…