Она была похожа на проколотую резиновую куклу, из которой вышел весь воздух. Под глазами легли серые тени, куски красной помады на губах собрались в комки и напоминали засохшую кровь. Лицо словно стянулось – стало еще меньше. Видя, что она молчит и не шевелится, я позвала тихо:

– Элла Сергеевна!

Актриса по-прежнему не шевелилась. Я положила руку ей на плечо и слегка тряхнула. Элла мягко качнулась вбок. Я испытала мгновенный укол страха: умерла!

Вокруг было тихо, как в пещере или погребе. Трещали, оплывая, свечи. Дышать было нечем. Я, преодолевая приступ тошноты, бросилась к окну, дернула в стороны пыльные шторы, в отчаянии рванула на себя окно. Оно распахнулось, рама ударила меня в плечо. Я вскрикнула от боли. С громким сухим треском отклеились полоски нечистой пожелтевшей бумаги. Вторая рама подалась почти сразу – она не была заклеена. Через минуту поток холодного свежего воздуха хлынул в комнату, сметая с подоконника пыль и высохшие трупики мух и жуков, лежавшие между рамами. Сквозняк задул свечи. Синие струйки, извиваясь, потянулись к потолку. Элла сидела неподвижно. Лицо ее было свинцово-серым, что было заметно даже под обильным гримом.

Неужели… умерла?

Я беспомощно топталась около Эллы, мучительно соображая, что же делать. Побежала в кухню, набрала из крана воды, стала брызгать на лицо Эллы… схватила ее руку, пытаясь нащупать пульс… Пульса не было! Я почувствовала дурноту, но тут, едва не зарыдав от облегчения, заметила, как дрогнули ее ресницы. Она была жива! Видимо, ее время еще не пришло.

Актриса открыла глаза, повела взглядом в сторону раскрытого окна и спросила слабым голосом:

– Что случилось?

– Вам стало плохо.

– И мне тоже? Это все из-за вас! – Элла попыталась улыбнуться, но улыбка получилась неуверенной и жалкой. – Как это произошло?

– Вы говорили о Лидии Романовне и…

– О Лидочке?

– Да, о том, что не нужно искать убийцу.

– Да? Не помню, – сказала Элла устало. – Не помню… Почему не нужно? Ищите…

– Вы говорили, что сбылось предсказание…

– Да, говорила… – Элла, казалось, потеряла интерес к своему богу и своей подруге, о которых так страстно говорила всего лишь несколько минут назад. – Дружочек, вы не могли бы закрыть окно? Я продрогла. – Она зябко повела плечами.

В дневном свете комната преобразилась. Пугающая атрибутика утратила зловещий вид и стала похожей на дешевые декорации. Я, испытывая неловкость человека, заглянувшего в замочную скважину и увидевшего там облезшего дьявола, поспешно затворила окно, задернула шторы. Хотела зажечь свечи, да нигде не было видно спичек.

Хозяйка проводила меня в прихожую. Выглядела она плохо, держалась рукой за стену.

– А откуда у вас маски? – вспомнила я. – Вы обещали рассказать.

– Да, обещала… – Элла едва держалась на ногах. – Это подарок.

– Лидии Романовны?

– Нет, ее племянницы Наденьки. Она позвонила мне, когда приехала, хотела познакомиться. Приятная девушка, мы очень подружились.

– Племянница?

– Да, дочь Лидиной старшей сестры Светланы. Приехала из Иркутска и сейчас живет у Лиды…

Я добрела до парка, без сил опустилась на скамейку. Мне было плохо – сердце колотилось, как безумное, голова кружилась, во рту ощущался неприятный металлический привкус. Я попыталась открыть сумочку, но не смогла, так дрожали руки.

«Да что это со мной? – подумала я в отчаянии. – Я же не верю в колдовство!»

Там был еще кто-то, вдруг вспомнила я. Как она называла его? Каким-то «жалобным» именем. И она сказала… что же она сказала? Она сказала… ему… «Уходи! Еще не время!» Да-да, именно так… «Уходи, еще не время!»

Светило солнце, небо было синее и радостное, а меня трясло в ознобе. Я тупо рассматривала крошечные желтые цветы, вылезшие из земли рядом со старой липой, пытаясь вспомнить, как они называются. Меня подташнивало, затылок разрывался от тупой боли. Потом я вдруг почувствовала, что плачу. Слезы текли по моему лицу, я всхлипывала, судорожно комкая в руке шелковую косынку. Мне не хватало воздуха, я задыхалась…

Я долго не могла уснуть, а когда, почти под утро наконец забылась зыбким неглубоким сном, меня разбудили шум мотора и гулкие по раннему утру мужские голоса. Я узнала голос соседа. «Сюда! – надрывался сосед. – Давай сюда! Наш тридцать второй, в самом конце». Я поняла, что больше не усну. Лежала, вспоминала Эллу. Мне было жалко эту одинокую, никем не любимую женщину, которая, видимо, от одиночества, придумала себе такое жуткое занятие. Пугала и себя, и других. Актриса… Интересно, верит она в свой… культ, или все это игра? Предсказания, возмездие! Актриса на сцене, актриса в жизни, как сказал Трембач. Тоже странный тип. Может, это у них от одиночества? Человек – стадное животное. Сказала, не лезьте вы в это дело, бог… как же его зовут?.. не любит, когда ему мешают, мне будет безумно жаль, если с вами что-нибудь случится.

Бедная Элла! Она чувствовала себя настолько незначительной, что придумала себе бога. Наверное, ей кажется, что теперь она не одна… Она сказала, Лида – жертва, а Трембач сказал… не ищите, это политическое убийство…

А что случилось со мной? Я вспоминала, как сидела на скамейке, обхватив себя руками, стремясь унять дрожь…

Вставать мне не хотелось, а хотелось оставаться в постели весь день, дремать, свернувшись клубочком. День за окном занимался серенький, неяркий, не в пример вчерашнему, почти летнему.