Я повернул ключ, нажал ручку. Дверь открылась, и мы вошли в секретариат. Фонарик высветил пустоту. Никого. Мышик метнулся к письменному столу. Я наклонился и открыл дверцу, он вскочил в ящик, нырнул между папками и победоносно возвестил:

— Есть! Все еще здесь! Вынимайте папки! Я не справлюсь…

Я взглянул в окно на деревья, выбеленные лунным светом, но… ведь в окнах вроде не было никаких перегородок, а сейчас четко вырисовывались массивные перекладины. Или я не заметил их раньше? Просто думал о другом и не обратил внимания?

Дрожащими пальцами я нащупал в глубине стола Корону и начал вынимать папки, перевязанные шнурками, картотеки в толстых обложках. Вдруг в замке повернулся ключ. Мы замерли. В коридоре началась беготня, властный голос отдавал распоряжения. Черт, я оставил ключ в двери! Сам влез в мышеловку! И будто последний дурак повел за собой товарищей!

Я бросился к окну — единственный путь спасения, — распахнул, ухватился за толстые прутья, они податливо раздвинулись, и снизу высунулись усатые физиономии алебардщиков. Пришлось захлопнуть окно, чтобы отгородиться от них хотя бы стеклами.

Мы оказались в ловушке. У меня перехватило горло, ждал, когда за нами придут.

В парке поднялся шум, у окна осталось двое караульных, я видел расплющенные на стекле носы — пытались рассмотреть, что делается в темном кабинете. Остальные метались по кустам в поисках удравшего Мышебрата.

— Держите его! Хватайте вора!

Меня словно дубиной по голове огрели. Машинально коленом прихлопнул дверцу стола, ногой задвинул под кресло вынутые папки — только это и успел сделать. Дверь распахнулась так внезапно и резко, что ручка ударилась о стену.

В канцелярию вошел Директор, за ним бульдоги внесли столик, стул и лампу. На столике разложила бумагу для протокола Хитраска, скромно присела. Я посмотрел в ее узкие глаза с горьким упреком. Лиса Хитраска, элегантная дама, я знал ее еще с Тютюрлистана.

Большая сумка у ножки стола, зонт с ручкой в форме гусиной головы на спинке стула… Платье с оборками немодного покроя… Я узнал даже ее неизменный кокетливый линялый бант на слегка облезлом хвосте.

— Приветствую! Приветствую вас, пан летописец, пойманный на месте преступления… Благодарю за давно ожидаемый визит, многими уже возвещенный… Что это вы поделываете здесь, в моем кабинете, в полночь, недостопочтенный летописец?

— Знаю, работа козлика Бобковита. — Я пренебрежительно махнул рукой, словно отгонял досадливого слепня.

— Ну, из круга самых близких тоже имелся сигнальчик, что вы сюда вознамерились… Причем в одиночестве, дабы других не подставлять под удар.

Мышебрат улизнул, а Мышик зарылся в бумагах в глубине стола. Этот тип просто-напросто берет меня на пушку, стремится вселить неуверенность, деморализовать беспокойством — якобы обо всем знает и держит меня в руках.

Директор уселся за стол и, отослав бульдогов, начал допрос:

— Прошу отдать хронику. Охотно почитаю, познакомлюсь, чем обвиняемый занимался в последние дни, какие строил козни…

— Книги нет. — Я бессильно развел руками. — Потерял.

— Какая жалость! У нас в судебном архиве не потерялась бы ни в коем разе. Как можно — готовая документация к обвинительному заключению. Ибо суд назначен в ускоренном порядке и приговор вынесут быстрехонько, поверьте уж мне… Собственно, приговорчик уже вынесен.

— Болташка? — улыбнулся я безмятежно.

— Болташка, разумеется, болташка… Народ похлопает в ладошки. Четверть часика повисим, люди вдоволь налюбуются, а после за городскую стену вынесут, в парк для покойничков. Так-то. Закопали, заровняли… вот и нету паренька! — затянул он с издевкой.

— Все останется так, как записано в летописи, память истории мы завещаем нашим сыновьям и внукам; есть ли более ценное наследие?

— Отдай Книгу, — настырно зудел Директор. — Где ее укрыл? Пошлю, сейчас же принесут. К чему отягощать людскую память? История ничему не учит, она лишь непосильное бремя, наследственный груз давних неприязней и неразумных предубеждений. Мудрый человеческий организм быстро отринет все плохое из своего опыта и, напротив, присваивает и оберегает приятное, доброе… То бишь подтасовывает прошлое. Чтобы жить завтра, надо от прошлого требовать побольше добришка.

— Народ помнит, должен помнить…

— У народа куриная память. Каждые десять лет прошлое можно изгладить из памяти, как можно смыть написанное на доске мелом. Людишки хотят жить хорошо, но что такое хорошо — не знают. Побольше заработать, не работая, всласть пожрать и выпить, барахлом набить шкафы, как набиваешь утробу, наволочь всего — не упомнишь, что у тебя есть, а чего нету, а дом вещами захламить — ни пройти, ни проехать… Забить голову чужими мыслями — не осталось бы места собственным. Ясно? Тут уж не до хроники, не до истории! — язвил меня Директор; жирная физиономия кривилась презрительной гримасой.