— Зато ей можно доверять, — старый Фольк, собравшись с силами, приподнялся в кровати на одном локте. — Пообещай мне, Бибер, что ты…

Ганс опустил свою изуродованную артритом ладонь на грудь другу.

— Конечно. Успокойся.

Фольк расслабился.

— В любом случае, до осени там уже ничего не останется, — сказал Бибер. — Ты меня слышишь? — спросил он, не дождавшись ответа.

— Да, слышу. Просто я сильно устал, Ганс.

Бибер печально кивнул головой. В свой шестьдесят три он был на тринадцать лет моложе старого Фолька, однако, лишившись двух сыновей, погибших на войне, и жены, умершей от рака, он был рад любому другу — пусть даже и намного старше себя.

— Как там твои виноградники? — пробормотал старик.

— Сейчас декабрь, дружище, — ответил, потупившись, Бибер. — Они спят.

Два дня спустя, в пятницу, 5-го декабря 1929 года, дедушка Евы перешел в вечность. В пасмурный, холодный понедельник его родственники и друзья собрались на кладбище возле церкви, чтобы проводить старого Фолька в последний путь. Поскольку он был участником Франко-прусской войны 1870 года за становление Германии, собравшиеся на похороны ветераны торжественно возложили на могилу украшенный лентами венок. После церемонии продрогших гостей пригласили в дом Пауля Фолька на скудный обед из пустого супа и черного хлеба. Обед прошел в тишине, и, встав из-за стола, все были по-прежнему голодны. Многие были разочарованы, поскольку ожидали от семьи Фольк большего. В конце концов, пастор Пауль находился на содержании правительства.

Позже в тот же день Ева взволнованно постучала в дверь дома Ганса Бибера.

— А, Ева… Входи. — По красным глазам Ганса Ева догадалась, что он плакал. — Спасибо, что зашла.

— Не за что, — сказала Ева, прошмыгнув в узкую, сырую прихожую, освещенную единственной тусклой лампочкой. На одной из стен висела старая фотография, изображавшая группу гордо расправивших плечи солдат в остроконечных шлемах.

— Это 1915-й, — сказал Ганс, заметив, что Ева рассматривает снимок. — К 19-му в живых из всех остались только трое, — добавил он, всматриваясь в лица на фотографии. — Они были для меня как братья… Идем, — Ганс принял у Евы пальто и повел ее по коридору.

Войдя вслед за Бибером в скудно обставленную гостиную, девочка села в старое, продавленное кресло. Комната сияла чистотой. Хотя обстановка была бедной, Ганс явно старался поддерживать дом в порядке. Начисто вымытые окна прикрывала пожелтевшая от времени, растянутая тюль. В воздухе витал смешанный запах плесневелых обоев и мыла с экстрактом хвои. Около одной стены комнаты стоял деревянный стул, около другой — мягкий диван с грубо заштопанной бархатной обивкой. На небольшом столе из красного дерева на кружевной салфетке стояла фотография в отделанной перламутром рамке.

— Это ваша жена и сыновья?

— Да, — Бибер взял фотографию со стола. — Мои Элси, Отто и Йохан. Они бы тебе понравились.

Не зная, что сказать, Ева предпочла промолчать.

— Да… Но давай перейдем к делу, — вернув фотографию на стол, Бибер вышел в прилегающую к гостиной столовую. Наклонившись, он выдвинул нижний ящик старого комода и достал из-под стопки аккуратно сложенных скатертей зеленую металлическую коробку, которую затем передал Еве вместе с полученным от старого Фолька ключом.

— Вот… Твой дедушка попросил, чтобы я посвятил тебя в наши дела. Открой коробку.

Медленно вставив латунный ключ в замочную скважину на коробке, озадаченная Ева осторожно провернула его и, открыв крышку, ахнула.

— Здесь восемьсот двадцать шесть рейхсмарок, — сказал Бибер.

Такие деньги могли быть разве что у банкиров в Кобленце. Ева осторожно вынула банкноты из коробки, словно боясь, что они могут рассыпаться в ее пальцах, подобно сотлевшим листьям.

Бибер поднес к губам наполовину отпитую кружку пива, которую на ходу захватил в столовой.

— А теперь слушай внимательно, — он медленно отхлебнул из кружки. — После войны твоего дедушку выгнали из Судетской области в Чехии. Чехи сожгли его магазин, а на твою бабушку даже напали из-за того, что она надела на концерт свое национальное платье. В общем, дедушка понял, что ему лучше держать свои сбережения подальше от Праги. Он предвидел скорую инфляцию и потому перевел деньги в золото, которое положил на хранение в один из банков в Дрездене. Те времена были не менее трудными, чем сейчас, но безработицы еще не было. Проблема заключалась, скорее, в том, что деньги ничего не стоили, потому что цены росли ежечасно. В те дни высморкаться в пачку банкнот обходилось дешевле, чем купить носовой платок. Так вот… Когда мы познакомились, твой дедушка рассказал мне, что придумал план, как одновременно спасти мои виноградники и помочь беднякам Вайнхаузена.

Бибер сделал еще один глоток пива. Его лицо стало очень серьезным.

— Поклянись, что никому не расскажешь то, что сейчас услышишь.

— Клянусь, — с готовностью кивнула головой Ева.

Бибер глубоко вздохнул.

— Мы с твоим дедушкой… В общем… Мы — контрабандисты. Ева изумленно уставилась на Бибера.

— Как ты, наверное, знаешь, французы разрешают нам продавать наше вино только друг другу в пределах нашей долины, но, если бы могли, то запретили бы даже это. Они говорят, что их собственным виноделам нужно подниматься после войны, которую, вроде бы, развязали мы.