Из большого города сюда прибегали лыжники. Поразмяться, подышать чистым снежным воздухом. Завидят птицу — и представится им, будто пробился первый весенний луч. Приходили сюда и отец с сыном: они жили поблизости. Мальчик стоял в снегу на коротеньких лыжах, не в силах отвести глаз от птички. Ведь никто так не просит солнца, как цветы, птицы и дети. И мечта взрослого — чтобы его сын на земле собирал, накапливал лучи, — жаворонком трепетала в груди у отца.

А зима нажимала. Чем ближе весна, тем упорнее, злее стужа. Таяли птичьи силенки, словно капля росы в крепкий мороз.

И однажды вечером, когда на небосклон поднялся прозрачный молодой месяц, когда вот-вот собирались на солнечном припеке брызнуть пыльцой первые ольховые сережки, зарянка умчалась на запад, где тлела полоска заката.

Улетела зарянка, как уносятся птицы, когда наступает их вечер. Ее повлекло на свет блекнущего закатного зарева, отблеск которого она несла у себя на груди. Улетела птица в погоню за солнечным лучом.

Однажды утром, когда почки поднатужились и лопнули и из них слегка проглянули нежные листики, эта птичка вернулась. Минувшей ночью прилетело множество зарянок. И у каждой на груди то же пятнышко света.

Мальчик проснулся и выглянул в окно.

— Папа, смотри, какое солнце!

— А лучей, лучей-то сколько! Не будь крохотного лучика, мы бы и самого солнца не увидели.

— Ты видишь каждый луч отдельно?

— Вижу. Посмотри хорошенько на яблони. На те ветки, что повыше.

В яблонях мелькали юркие пташки-зарянки. Все они распевали:

Сегодня играет море. Крепко бушует, грохочет. Высокая волна выгибает вспененный хребет и всей тяжестью обрушивается своей седой головой вниз, на ровное дно. Звонко, точно тугой барабан, отзывается песок. Будто кто-то грохочет дробно в мутно-зеленой пучине.

Тучи скользят низко. Набрякшие, свинцовые, с лохматыми подбрюшьями. Сизые космы летят стремительно, не хотят отставать от ветра. Не поймешь, где конец одной тучи и начало другой. Все небо — ас морского берега видно широко — как бы сплошное вместилище туч.

Покамест еще проглядывало солнце. Днем прояснится, случается, что и паутинка блеснет, повиснет на ветке, зацепится за одеревенелый стебелек в травах.

Хлынули синицы. Обильнее всех — большие синицы. С черной ленточкой через желтое брюшко. У всех щеки белые, все нравом разбитные, шустрые.

Птицы детской поры!

Занесенные снегом плетни, запорошенные добела ветки деревьев и желтеющие птички на них. Попрыгивают, поскакивают, снуют вокруг домов всю зиму. Кто не помнит их с детских лет! И в городе, и в деревне — у каждого свои синицы. Хоть одна синичка, а есть.

Летели синицы, и я был рад: между облаков виднелось солнышко, в ловушке суетились белощекие птички.

Стоя в приемной камере, я брал пригоршнями этих птичек с золотистыми брюшками, зажимал легкие колечки, освобождал пальцы — летите, летите, летите! Синичка мгновенно, словно крохотная точка, растворяется в воздухе. И нет ее. Скрылась. Малая мысль человека, крупица дня — унеслась, умчалась.

В те дни сеть выглядела нарядно. Снаружи налипли прибитые ветром изжелта-восковые березовые листья, а изнутри золотятся, повиснув на сетке, желтопузики-синички. Кругом мухоморы, яркие, в белых пятнышках, еще пестреют на лужайке.

Это было весело, В подсохшей траве стоял приемник; оттуда звучали песни и мелодии об осени, алых ягодах, хитроумно запрятанном грибе рыжике, который надо искать. А я все тружусь в ловушке, подпеваю транзистору, переговариваюсь с синичками. Работа моя все та же — колечко за колечком, птица за птицей.

Куда же они улетают, где зимуют? Да как еще дружно летят, густым потоком, вроде зябликов. Валят, напирают, видно, что-то понуждает их всех тронуться в южные края.

Но ведь зимой, в злющий мороз, мы увидим синичек у себя под окнами, на задворках, на околицах деревень. Запрыгают они и по веткам городских парков и скверов.

Наверное, синицы, которых я встречаю на птичьем перекрестке, — это птицы-северянки. Не у нас выросли, не в наших садах и лесах звенели их весенние колокольцы. Это, по всей вероятности, синички из Латвии, Эстонии, Финляндии, из-под Ленинграда.

А наши? И они перемещаются. Не все, правда. Иногда окольцованные синички подают весточку о себе. Не беда, что не сами — все равно доходит по назначению. Читаем в научных книгах: большие синицы, окольцованные в Литве, были обнаружены в Германии, близ Бурсфельда, — значит, одолели тысячу с лишним километров. Их встречали в Чехословакии, километрах в семистах от наших мест.