Это была пора птичьего владычества, когда птицы и звери были хозяевами своей судьбы, а охотники не суетились каждую осень, как нынче: «Где бы это уток найти? Вы не знаете, где кряквы?» И охотников, к слову сказать, было куда меньше.

Сначала люди принялись жечь, сводить леса: им нужны были пашни. Потом стали рубить, валить деревья: требовался лес на постройки.

Люди пахали, боронили, сеяли. И охотились.

Всякие бывают люди. Одни охотятся в открытую, вроде беркутов. Такие никогда не убьют птицу или зверя ради меткого выстрела. Не тронут зверя у логова, птицу на гнезде. Всегда заботятся, чтобы не перевелась дичь, чтобы не ушли из лесов их обитатели. Но находились и такие, которые истребляли кого попало без зазрения совести. Не стало туров, величавых красавцев: погубил их человек всех до единого. О зубрах, могучих лесных исполинах, дошли до нас лишь предания. Пропали бурые медведи. И беркуты — царственные птицы — гибли, пронзенные стрелами. А люди, которые их губили, на вид ничем не отличались от остальных честных людей. Издалека не разберешь, а когда стрела пущена, не угадаешь, чья она.

Потом у людей появился порох. Множество птиц от него погибло. И беркутов тоже.

Редели, чахли некогда пышные леса.

К тому времени не водились уже ни туры, ни зубры. Выжила лишь одна, последняя пара венценосных птиц беркутов, уцелело их последнее гнездо. Птицам посчастливилось благополучно вывести единственного наследника. И вдруг однажды, осенью, перед великим отлетом птиц, когда старый орел опустился на дуб взглянуть на гнездо, грянул выстрел.

Так погиб последний в этом краю властелин из рода беркутов. Его венец, упавший от выстрела, остался в гнезде. Мудрые вороны унесли его и запрятали. Они верили, что еще вернутся в эти леса благородные птицы из орлиного племени. Вдовая орлица с орленком бежали прочь. Скрылись на севере, в скалах, подальше от людского глаза, там, где еще не истреблены леса, где дики горы, где вольно дышится.

Беркуты стали обживать новые владения. А там, откуда они удалились в изгнание, еще остались канюки, крикливая родня; тоже умеют высоко парить, но нет в них величия, нет властности.

Птицы рассказывают своим детям, а те — своим: благородные беркуты вернутся. И правда: изредка, очень поздно осенью и зимой появляются беркуты в своей былой вотчине. В основном молодые птицы. А старики, провожая их в путь, не преминут сказать, что люди попадаются всякие и что трудно угадать среди них того, кто готовит тебе позорную, бессмысленную гибель.

На окраине большого болота, на растрепанном стожке старой осоки отдыхал беркут. Поле, угнетенное низко нависшими тучами, грезило о заоблачных высях. И могучая птица была частью его мечты.

А по полю бодро шагали люди. В добротных сапогах с высокими голенищами, с патронташами, ружьями. Из сумок торчали заячьи уши.

Люди увидели орла. Остановились, долго смотрели. Возможно, и для людей, как для сирого поля, орел-беркут — что-то вроде далекой мечты.

Подоспел еще один из людей, отставший. Он замешкался: добивал зайца с простреленной лапкой. Он и стрелять-то как следует не умел. А заметил орла — мигом вскинул ружье и спустил курок. Выстрел грянул оглушительный, без дыма. Мгновенно картечь рассекла воздух — мимо могучей орлиной груди. Беркут раскинул крылья и взмыл ввысь. Он парил в небе, высоко, в безопасности. Но терзала его горькая обида. Не подобает высокородной птице выставлять напоказ свои чувства, вот и парил беркут как положено орлам — высоко и гордо, широко распластав крылья. Но не шел вниз.

Унижением обернулась греза оголенного поля.

— Эх, промазал, — с огорчением вздохнул кто-то. — Вот было бы чучело так уж чучело.

— На тебя и слова тратить не стоит… — бросил ему другой, охваченный тем же отчаянием, что и нагое поле.

Отставший присоединился к охотникам. Пошел рядом со всеми. Но в глазах у него была не мечта, а скучная пустота.

И отец, возвратившись с охоты, рассказал своему сынишке:

— Знаешь, кого я видел — орла!

— Где? Покажи мне тоже!

— Там его больше нет…

Отец умолчал, что один из его попутчиков стрелял в беркута. Не хотел огорчать мальчика.

— Папа, покажи мне орла! Настоящего, большого!

— Ладно. Съездим с тобой в музей. Там есть орлы…

— Я хочу живого! Посмотреть, как он парит!

— Такого увидеть не просто.

Обидно стало отцу, что нельзя показать сынишке, как парит орел. А что, если попробовать? И на следующий день они поехали туда.

Над болотом носилась пара воронов, пронзительно каркали черные птицы, кликали беркута. Они-то хотели вместе с ним поискать королевский венец. И отцу с сыном почудилось в голосе мудрых птиц отчаяние…

На краю болота оставалась забытая, покинутая копенка бурой, никому не нужной осоки.

И о высоких облаках грезило бесприютное поле.

Звякнула пружинка силка, хлопнул тугой обруч с натянутой сеткой, и черный дрозд, не успев и подпрыгнуть, заметался под сеткой, мягко прижатый к земле.

Попался! И радуйся, строптивец. Поживешь у меня. Вместе скоротаем зиму. Вечерами я буду рассказывать тебе, что делается в лесу и в дюнах. Вечера сейчас длинные. И ночи тоже. А дни — короткие… Нынешний день уже, видишь, совсем бел. Снег, понятно, долго не продержится. На взморье за зиму снег частенько полностью стаивает, потом опять напорошит — и все белым-бело. Но ты знай: тебе эта белизна не сулит ничего доброго. Самое умное, что ты мог сделать, — это пойматься в силок.

Я вынул из-под сетки черного дрозда и понес в дом. Ладонью чувствую, как трепыхается сердечко смертельно перепуганной птички. Ничего, пройдет. Я тебе соорудил славную клетку из сеточки и дощечек. В ней проживешь до весны рядом с клеткой зяблика.