4.2. Тот, для кого нет ни этого берега, ни того, ни обоих вместе, его, не озабоченного ничем, не обремененного, я называю брахманом.

4.3. Брахманом зовут того, кто уничтожил в себе грех, отшельником зовут того, кто отбросил все нечистое, странствующим аскетом зовут того, кто в своем поведении [167] абсолютно ровен.

4.4. Ни от того, как у человека убраны волосы [168] , ни из-за своей касты или готры [169] он не становится брахманом. Только тот чистый, носящий в себе Истину и Дхарму, — брахман.

4.5. Его, пребывающего по ту сторону зла и добра, ни к чему не привязанного и не причастного, ни о чем не сожалеющего, я называю брахманом. Его, сбросившего оковы условий человеческого существования, ушедшего за пределы власти богов и полностью освободившегося от всех связей и ограничений, — его я называю брахманом.

4.6. Того, чья судьба [170] неведома богам, полубогам и людям, того, чьи притоки полностью истощились, — его, архата, я называю брахманом. 

Дхаммапада — самый известный и наиболее широко распространенный из текстов Палийского канона, быть может, даже самый известный из всех буддийских текстов вообще. Это, по существу, буддийский катехизис, составленный из изречений, высказанных в поэтической форме Буддой по разным поводам, в разные периоды его жизни и обращенных к разным собеседникам. Изречений, весьма различных по содержанию, с трудом поддающихся даже самой общей тематической классификации. Оттого и наш выбор изречений в Дхаммападе представляется произвольным. Но — только на первый взгляд.

Итак, вначале мы читаем: «(Все) феномены, дхармы умственны». Таков кратчайше и точнейше сформулированный постулат буддийской философии о дхармах. Но заметьте, именно о дхармах, не об уме. Тут же приводится двойной пример: «Если кто-нибудь говорит или делает с нечистым умом, то за ним следует несчастье ... и если кто-нибудь говорит или делает с чистым умом, то за ним следует счастье». Этот пример нам необходимо помнить все время, пока мы будем рассуждать о дхармах и уме. Но где же в этом примере дхармы? Да очень просто. То, что кто-нибудь говорит, — одна дхарма; то, что кто-нибудь делает, — другая; нечистый ум — третья; чистый — четвертая и т.д. И поскольку ум в буддийском операциональном определении — это то, что «мыслит в мыслях», то дхарма — это объект мысли, любой и всякой мысли, настоящей, прошлой и будущей, включая, разумеется, саму мысль, так же как и ум. Тогда постулат о дхармах оказывается чистой тавтологией, не так ли? Так и не так, ибо здесь тавтология служит ключом к разгадке самой тайны буддийской философии: «Есть ли то, что не мыслит и не мыслится? А если есть, то как оно соотносится с тем, что мыслит и мыслится?»

Следующий шаг. Раз все дхармы умственны согласно постулату о дхармах, а ум бывает чистым или нечистым, то получается, что и дхармы определяются умом как нечистые или чистые. На самом деле это совсем не так. Дхармы необязательно отмечены плюсом или минусом, ибо ум, «мыслящий в мыслях», необязательно либо чист, либо нечист. Да вообще все, что угодно, необязательно является злом или добром. Здесь должно быть и нечто третье, в объяснении чего нам придется выйти за пределы нашего текста. Из предыдущих семинаров мы знаем, что дхармы бывают не только благими или не-благими, но и неопределимыми или нейтральными (как — если обратиться к психологии — чувства или эмоции). Та же тройственность приписывается и мыслям, а также и умам, эти мысли генерирующим. Однако, чтобы перейти от общей тройственности дхарм к тому, что мы назвали «третьим», вернемся к постулату об умственности дхарм. Оказывается, что в этой общей умственности дхармы опять-таки неодинаковы.

Они четко разделяются на две категории. Во-первых, это дхармы, умственность, ментальность которых является их общим, не дифференцирующим признаком; такие, скажем, как объекты мысли или ума, т.е. все, что мыслится, будь этот объект ментальным, как сам ум, или физическим, материальным. Во-вторых, это специфически умственные объекты, такие как ум, мысль, идея, знание, воление, намерение и т.д. В абхидхармистской философской традиции дхармы первого рода стали называться «имеющие форму», а дхармы второго рода — «бесформенными». Но опять же, поскольку все дхармы умственны как объекты мысли, то мы могли бы переопределить само понятие «дхарма». Тогда дхарма — это индикатор умственности в самом элементарном смысле: если есть что-то, что по определению является объектом мысли, то оно указывает на то, что там есть и мысль, а возможно, и пока еще гипотетическое «то, что мыслит». Но одновременно о дхарме можно мыслить и как о своего рода единице мыслительности и, таким образом, как о минимуме всего мыслимого и мыслящего, неделимом в пространстве и времени. Дхарма — это предел атомизации мыслительного космоса буддийской философии.

Но эти квазиопределения дхарм подводят нас к пределу, за которым древние буддийские мыслители, вместо того чтобы поставить точку, резко меняют направление своего философствования и задают вопрос, казалось бы, парадоксальный, если не бессмысленный в свете этих квазиопределений: «А что, если мы возьмем не дхарму вообще, а дхарму как конкретный феномен, событие, факт, поступок, суждение, — который, как мы уже знаем, мыслителен и соответственно благ, дурен или неопределенен, и отделим его от столь же конкретной благой или дурной мысли? Или же, что, если мы — в смысле сказанного нами в начале этого параграфа — отделим в нашем рассмотрении дхармы первого рода от дхарм второго рода, дхармы вообще от дхарм специфически умственных?

Ответ на этот вопрос дается во многих буддийских текстах, но именно в комментарии на высказывание «(все) дхармы умственны... и так далее» он предельно конкретен и однозначен: убийство без мысли об убийстве не есть убийство, т.е. не есть дхарма, называемая «убийство». А что же это тогда будет за дхарма? Да просто дхарма, сама по себе, ни дурная ни благая, возникшая ни с нечистым умом, ни с чистым. Словом, дхарма как она есть. Тогда убийство из случайно выстрелившего пистолета будет столь же абсолютно нейтральной дхармой, как и любое катастрофическое явление природы. Следующим шагом в буддийском философствовании была экстраполяция этого ответа на все дхармы, иначе говоря, на всё; экстраполяция, нашедшая свое выражение во втором постулате о дхармах, все дхармы таковы, какие они есть, иначе говоря — никакие.