Я засмотрелся на жадных нищих, на довольных людей, швыряющих бесам монеты, и задержался у «нулевого километра». Мария Ивановна стояла рядом, ей тоже не нравилось происходящее.

Благочестивый порыв, который нахлынул на меня после исповеди у отца Илии, уже давно прошел. Я вернулся к прежнему образу мысли — взять бы да повыгонять всех этих нищих поганой метлой из столицы. Лишь когда страх подступал к душе моей, когда я чувствовал боль и ужас, только тогда вновь оживали в сознании слова духовника; только тогда я пытался прощать — и мне делалось легче.

Перед моими глазами разворачивалась следующая сцена: симпатичная девушка в несколько старомодном пальто держала за руку парня, который хотел уже бросить монету на «нулевой километр». Она, легко смеясь, отговаривала его и спорила со старушками, которые убеждали девушку не мешать парню и присоединиться к нему. И тогда, говорили они, будет у вас счастье и любовь. Рядом стояла кучка зевак, которые с интересом наблюдали за происходящим. Некоторые показывали, как следует бросать монеты, через какое плечо и даже как косить глазом.

Тут уж я возмутился:

— Прекратите молоть чушь! — начал я осаживать старушек и нищих. — Это бросание монеток ни что иное, как обращение к бесам. Не видите, что ли — рядом стоит Иверская часовня, в ней чудотворная икона. Пойдите, попросите с верою чего хотите у Матери Божией — и дастся вам. Нечего к бесам обращаться!

Парень остановился в нерешительности, девушка смотрела на меня с почтительным страхом, а нищие и старушки недовольно зашушукались. И вдруг из толпы зевак ко мне обратился человек средних лет, на голове которого приземлилась белая модная кепка:

— Ты чего сюда приплелся, фофудья, со своим словоблудием?! Бона где, не видишь, что ль, часовенка-то твоя? Иди куда шел! — Мужик был примерно моих лет, и его лицо было мне удивительно знакомо, также как и голос.

Я приостановился и поставил кейс на мостовую — Это вы мне? — Мне стало любопытно, где я мог видеть этого человека раньше. — Не боитесь, значит, Бога?

— Не-а!.. — Мужик пристально посмотрел на меня и почему-то покраснел.

Старушки, для которых любая задержка на «нулевом километре» значила финансовую убыль, принялись роптать:

— Идите вы, право, отсюда! Мы вас не трогаем и вы нас не трогайте!

Мужик в кепке рассмеялся и насмешливо обернулся к старушкам: — Фофудья плохого не пожелает — он вас уму-разуму учит. Что ж вы взъерепенились? Слушайте батюшку. — Он обратился к парню с девушкой. — Вы лучше деньги-то в часовенку снесите, фофудья их в рясу положит и снесет своим детишкам на леденцы. Что вы бесам-то их раздариваете?

Старушки, увидев, что я приношу им реальные убытки, начали уже громко возмущаться и пугать милицией. Они напали даже на мужика в кепке, не понимая, что тот всего лишь издевается и потешается надо мной:

— Они, батюшки-то, и так богатые. А для нас эти копейки — деньги. Хочешь, неси сам свои деньги в часовню! А наши не трогай.

Мужик с великим удовольствием вступил со старушками в шутливый спор: — Деньги это зло. Зачем они вам? Отдайте лучше в часовенку…

Девушка тем временем быстро взяла парня за руку и увела. Я повернулся к мужику в белой кепке и раздраженно заявил:

— Дурак же ты! Накажет тебя Бог за эти слова.

Мужик в кепке расплылся в довольной улыбке: — Все-таки не настоящий ты фофудья, ряженый, наверное. Грамотный поп никогда такого не скажет. — Он сунул руки в карманы. — Ну, на том и разойдемся — ты мне пожелал, а я тебе нет. Пусть боженька тебя не накажет. — Мужик преспокойно пошел по своим делам, что-то насвистывая себе под нос.

Мария Ивановна дернула меня за рукав:

— Ну что вы, отец Димитрий! Не мечите бисер пред свиньями. Скоро наша очередь служить. Пойдемте.

— Да, вы правы, что-то я не туда полез. Пусть сами думают о своих душах. — Я никак не мог вспомнить, где видел этого мужика раньше…

Мы вошли в часовенку, я облачился и начал последование. Через несколько минут на душе стало легче, я забыл и про мужика в кепке и про недавнее происшествие. К нашему, с Марией Ивановной, двухголосию скоро присоединилось еще несколько человек. Мы стали петь акафист Матери Божией, и я уже раскаивался, что вступил в бесцельную перебранку возле «нулевого километра». Хотя, возможно, и не такую бесцельную, все-таки тот парень с девушкой ушли, вняв моим словам.

Где-то в середине акафиста я краем глаза заметил, как в часовню пробрался типичный представитель столь ненавидимого мною «сословия» побирушек. Мой душевный мир, а следовательно и молитва сразу были нарушены. И тут мне стало стыдно — неужели я настолько духовно ослаб, что не могу даже во время молитвы обойтись без ненависти к «ним»?

Я скрепил свое сердце остатками доброй воли. Уста пели:

— Радуйся, обрадованная, печаль нашу в радость претворяющая! — А в душе я молился так: «Подай, Матерь Божия, этому несчастному свою милость, верни ему радость и отыми печаль. Утешь его как добрая Мать, прошу Тебя и умоляю».