Ирина вышла из здания в оцепенении. Они с Рэмси поженились, прожив вместе всего два месяца.

После посещения с «мужем» — ей потребуется время, чтобы привыкнуть к новому слову, — «Регал Уэлш оупен» в Ньюпорте, затем турнира «Мастерс» в Уэмбли и «Регал Скотиш оупен» в Абердине было бы благоразумнее отказаться от поездок по всему свету и заняться собственной жизнью и работой. Но он так ее умолял. Она была тронута его пылкими проявлениями благодарности за то, что впервые в жизни он не чувствует себя одиноким. Коллеги одновременно являлись и соперниками, что исключало возможность возникновения искренней дружбы. Между Рэмси и Ириной установилась прочная связь — принимавшая различное положение, как выключатель света, — и она боялась, что двухнедельные разлуки нарушат существующую идиллию. Кроме того, она никогда не была в Китае.

Со стороны Ирина производила впечатление пустышки, пожелавшей постоянно быть при муже; на самом деле ею двигали эгоизм и неудовлетворяемая жадность законченного наркомана. Она принимала дозу наркотика под названием Рэмси Эктон дважды в день, и перспектива «завязать» на все дни турнира казалась невероятной.

Однако, как всякий наркоман, она стала замечать, что, когда Рэмси нет рядом, особенно во второй половине дня — он изредка отрывался от нее и занимался оттачиванием мастерства, — голову начинал заполнять вязкий туман. Оставшись в одиночестве, она уже не понимала, что ей делать и кто она такая.

По этой причине она отказалась взять фамилию Рэмси, поскольку, став Ириной Эктон, еще дальше продвинулась бы на пути потери себя, в чем и так достаточно преуспела. Вместо книг она все чаще пролистывала журналы, порой наливала себе бокал вина из бутылки в мини-баре в не самое подходящее время и ждала Рэмси с нетерпением, присущим свободному художнику, привыкшему работать по многу часов в день. Ощущать себя искусной собеседницей в обсуждении всего, что касается снукера, — осмотрительной в своих высказываниях, чтобы не получить по шее позже в гостинице, — было чрезвычайно приятно, хотя на самом деле вызывало беспокойство. Новые оценки были привиты ей искусственно. Она училась рассуждать живо и обстоятельно даже о том, что мало ее волновало. Снукер интересовал, поскольку интересовал Рэмси, переходный период же давался с трудом. Рэмси был настолько щедр, что принял ее в свой мир, но принятие могло трансформироваться в окклюзию. Порой она ощущала, что погруженность в обволакивающую атмосферу снукера всего лишь иллюзия, под которой крылось ощущение, что ее колонизировали, кооптировали, использовали. Ирина Макгевен, новая супруга легенды снукера Рэмси Эктона, стала важной особой. Ирина Макговерн, иллюстратор, добившийся весьма скромного успеха, имя которой теперь писали с ошибкой в колонках светских сплетен, была в смертельной опасности.

Вернувшись с Лоренсом из Борнмута, Ирина не могла отделаться от навязчивого вопроса, что зрел в ее голове долгое время, и оттого, что она не решалась его задать, желание тяготило все больше. В первую ночь дома, когда они вместе улеглись в постель, Ирина не смогла насладиться возвращением в родную нору, выстланную гусиным пухом, равно как и неизбежным сексом. Причина крылась в том, что она постоянно думала о том, что сейчас задаст этот вопрос, не находила в себе силы и принималась ругать себя за трусость, и так продолжалось до того момента, когда пришло время спать. Для нее оставалось загадкой, почему Борнмут заставил вспыхнуть угасшее любопытство и почему это так ее пугало.

Наконец стыд за собственную робость поборол страх сформулировать вопрос. Приближался четвертый вечер, и Ирина приняла решение до того, как они выключат свет, задать партнеру давно тревоживший ее вопрос. Она так яростно предалась умственной подготовительной работе, что сожгла чеснок для блюда из баклажан, предназначавшегося на ужин. Она не обратила внимания на матч третьего раунда Гран-при, которым увлекся Лоренс после ужина. В любом случае Рэмси в нем уже не участвовал.

Волосы. Термостат. Зубная нить — как обратный отсчет. Лоренс лег в кровать и потянулся за книгой. Ирина прильнула к нему, отметив, как часто бьется сердце, — это просто смешно.

— Лоренс, — произнесла она слишком грустным голосом; ей хотелось, чтобы все походило на обычный, ничем не примечательный разговор двоих людей. — Знаешь, мне вдруг стало интересно, о чем ты думаешь, когда мы занимаемся любовью?

Ошибка! Они никогда не употребляли слова «заниматься любовью», их Лоренс считал слащавыми.

Чуть вздрогнув, он повернул голову, дольше обычного устраиваясь на подушке.

— Ну, обычно о том, что делаю, а ты как думаешь?

Сердце провалилось в пустоту. Теперь Ирина поняла, чего боялась, — его лжи. Того, что, солгав, он уткнется в книгу, лишая ее возможности спросить еще раз. Она слишком поздно поняла, что рассчитывала только на честный ответ и небезопасный. Она поднимала вопрос затаив дыхание в состоянии аффекта (словно заставляла себя встать лицом к стене), ошибочно полагая, что это происходит в один из обычных вечеров, когда книга почти закончена и скоро придет время выключать свет.

Почувствовав, что это ее единственная возможность, Ирина произнесла:

— У тебя не бывает никаких сексуальных фантазий?

— Ну, я бы не сказал, что у меня никогда не было сексуальных фантазий, разумеется, это не так.

— А о чем?

Лоренс выглядел утомленным.

— Естественно, о сексе! Если бы это не было естественно, то об этом не было написано столько книг, снято такое количество фильмов и проведено множество исследований.

— Но ты ничего не представлял себе, когда мы занимались сексом? Только наедине с собой?

— Я ничем не занимаюсь наедине с собой. А ты?

Лжи становилось слишком много. Она не верила, что он стойко переносил вынужденное воздержание, как и в то, что единственной прелюдией оставались страницы прочитанной книги.

— Почему ты спрашиваешь? — повторил Лоренс. — Ты что-то делаешь наедине с собой?

— Зачем мне это? — с вызовом ответила Ирина вопросом на вопрос. — У меня есть ты.

Патовая ситуация.

— Ты даже не думаешь… — осторожно продолжала Ирина. — Например, о фелляции. Мы занимались этим, но, кажется, уже бросили. Такие мысли у тебя не появляются? Не приходят в голову?