— Продолжай.

— Мы не будем питаться отдельно. По крайней мере, пока спим не на разных кроватях.

— Почему?

— Не могу объяснить, просто знаю, что таков закон отношений в паре. Мы должны есть вместе. Откуда взялись эти правила питания? Давно ты стал занудой, отравляющим жизнь другим?

Пока Ирина разбиралась с овощами, Рэмси рассказал ей, что в начале 80-х пережил кризис. Он был талантливым игроком, с легкостью устанавливающим рекорды, и выигрывал один турнир за другим со скоростью электрической газонокосилки. Но вскоре оказался меж двух огней — Стивом Дэвисом и Алексом Хиггинсом.

— Стив Дэвис был тогда кем-то вроде Стивена Хендри, верно?

— Верно — нудный и унылый, как вода в канаве. Женоподобный, из тех парней, что похожи на гороховое пюре; играл раздражающе медленно. Не буду рассказывать как, но Дэвис выиграл чертов чемпионат мира. Но был еще Хиггинс. Эдакий крутой парень. Быстрый, но все равно отвратительный. Прессующий больше вне игры, чем во время. Его способности были переоценены, но все же он был гением снукера. — Рэмси явно завидовал. — Носил всякие тряпочки в «огурцах» и дурацкие шляпы. Знаешь, ему по медицинским показаниям разрешили не носить галстук-бабочку? Он что-то болтал о проблемах с кожей.

— Рэмси, этот человек сейчас в шаге от тех бродяг, что роются в мусорных баках и моются на автобусных станциях. Почему ты все еще говоришь о нем в таком тоне?

— Потому что я до сих пор ощущаю себя меж двух огней. — Похоже, это стало мантрой. — Я не дубасил коллег в гостиничном номере, не играл в дурацких костюмах, чтобы оскорбить судью. Я не мог сломить Хиггинса и даже не старался. Но не смог задавить и этого зануду Дэвиса. Если бы не они…

— Мы говорили о соли, — напомнила Ирина, нажимая до боли в руке на тупой нож, чтобы нарезать морковь. — Сюрприз! Так или иначе, мы опять возвращаемся к снукеру.

— Может, я кружусь вокруг да около, но все потому, что этот период не самый приятный для воспоминаний. Я выпал из жизни. Напивался почти каждый день. Питался чипсами, спустил почти все бабки. Но я не дал ребятам возможности убедиться, что падение в канаву навсегда губит талант. Правда, не надо забывать, что Рэмси Эктон ничего не делает наполовину.

— И как ты из этого выбрался? — взволнованно спросила Ирина. Похоже, все мужчины с гордостью любят рассказывать истории о падении, поэтому она решила задать ожидаемый вопрос: — В конце концов ты оказался на дне?

— Сложно сказать, что такое дно. Всегда может быть и хуже. Но что может изменить жизнь мужчины, лапочка?

— Например, цельное зерно.

— Женщина, разумеется. Ариана. Я тебе о ней рассказывал.

Когда он впервые упомянул о женщине из Шанхая, ее имя показалось Ирине неприятным.

— Ты о той немой страдалице?

— Она видела меня на «Понтинс оупен», когда мне было семнадцать, и с тех пор не могла забыть. Кажется, году в восемьдесят пятом она нашла меня в баре в Манчестере, когда я спорил с барменом из-за заказа. Впорхнула в мою жизнь, как ангел. Посадила на диету из бурого риса и каждый день сама возила в клуб снукера. Невероятно, но ко мне вновь вернулась способность играть. Хотя не сказать, что все было как раньше. Прошлого мастерства не вернешь, даже если ты обрел его вновь. Это как с женщиной, подумай над этим. Она ушла и вернулась, ты вновь целуешь ее и все такое, но так уютно рядом с ней, как раньше, никогда не будет.

Нарезать твердые овощи оказалось занятием трудоемким. Приготовление еды было для нее лишено радости, если нельзя было добавить куриные бедрышки, арахис и перец чили.

— Кажется, вся история твоей жизни связана с женщинами, вытирающими тебе нос. Иногда мне кажется, что ты не смог удержать рядом с собой Джуд потому, что она была не из разряда «подай-принеси-пошла вон».

— Тебе заноза попала в задницу?

— Да, у меня заноза, — продолжала Ирина, склоняясь над морковью, — потому что я готовлю самый дрянной обед в жизни, и все из-за твоих странностей, возникших еще в восьмидесятых. Ты совершенно забыл, чем питался все эти месяцы. Почему я должна готовить такую еду, словно живу в ашраме, только для того, чтобы ты обратился в свое вегетарианство, как в новую веру, словно на «пути в Дамаск»?

— Пути в Дамаск?

— Не важно.

— Можешь называть это странностями, мне все равно, — холодно произнес Рэмси. — Закончив сезон, я считаю нужным очистить всю систему. Своего рода обряд. Смейся, если захочешь. Мистер Заумный фанат точно бы посмеялся.

Ирина замерла с ножом в руке. Аппетит откатился в сторону, как последний кружок цукини. Этот вечер явно не станет «нормальным», чего она так ждала. «Нормальность», как она уже поняла, была для нее теперь воспоминанием из прошлого. До сего дня они с Рэмси либо взлетали высоко, словно воздушные змеи, — с помощью выпивки, секса или просто друг друга, — либо страдали из-за жутких злоупотреблений и безотчетно брошенных в лицо оскорблений. Уйдя от Лоренса, она невольно отвергла и привычный, налаженный быт и теперь остановилась в нерешительности, смена попкорна и телевизора на бурные падения, шатания и крены последних семи месяцев казалась мошеннической сделкой против ее размеренной прошлой жизни. В любом случае, натолкнувшись на риф в открытом море, невольно задумываешься, не разумнее было бы расслабленно плескаться в пруду.

— Меня все это очень расстраивает! — воскликнула Ирина, по-прежнему сжимая нож. — Пусть это звучит слишком патетически, но я люблю готовить для людей!

— Ты и готовишь для меня.

— Я готовлю какую-то ерунду!

— Но это именно то, что я хочу съесть. Почему же ты не счастлива, как Ларри?

— Потому что я люблю творить. Это ничем не отличается от иллюстраций — ими я тоже часто занималась в прежние времена. Я люблю готовить сложные блюда, это интересно, красиво и здорово. Это так же приятно, как делать конфетное дерево или мастерить фигурки.