— Обвиняемый, встаньте, — сказал я. — Как могу я даровать тебе прощение, если ты не раскаиваешься?

— Да я только этим и занят! — воскликнул он. — Все время. Но разве я виноват, что минеер Феликс уволил тебя.

Я видел, он косится на дверь, холодно рассчитывая шансы, как с девочками, находившимися в его власти. Я заглянул на кухню. В шведском буковом блоке, подаренном нам на свадьбу, торчало шесть ножей. Сверкающих, аккуратно расставленных еще Алисой. Их я не тронул, чтобы не нарушать заведенный ею порядок и свои воспоминания о том времени. Я взял нож, которым пользовался, когда работал у мясника. Декерпел увидел это.

— Прости меня, Господи, — пробормотал он. — Отче наш, сущий на небесах, да святится имя Твое…

Вы не поверите, но именно в этот миг соседи-магометане, словно почуяв его призыв, завели свои страстные, жалобные молитвы.

Я тебе верю.

Декерпел, казалось, не слышал их пения, увлеченный своей молитвой.

— … И не введи нас во искушение, — произнес он, и я всадил нож в его левый глаз, и, едва он разинул рот, чтобы заорать, затолкал окровавленный платок ему в горло.

Он хотел убежать. Я нажал, и нож удивительно легко вошел в глазницу. Покачиваясь, он шагнул влево, два раза, потом вправо, два раза, словно пытался танцевать. Кажется, он застонал. Или это заурчало у меня в животе?

— Месть, — услышал я. — Месть.

— Месть? — спросил я.

Я обращался к манекену с идиотским, изумленным восковым лицом, залитым кровью, и ясно видел фразу, развернувшуюся в моем мозгу: немного мести, было написано там, гуманнее, чем полное отсутствие мести. Я хотел спросить манекен, согласен ли он со мной, но манекен повалился вперед, медленно, как в видеофильме, и мне захотелось нажать на replay, но тут Декерпел потерял сознание.

— Ты получил, что заслужил, — сказал я и вырвал нож из дырки.

Его рука дернулась к ножу, словно пытаясь помочь, или отмахиваясь от меня, или маня, я уже не помню. Пятно на сверкнувшем, словно хрусталь, лезвии ножа. Кошка Карамель вошла в комнату и стала лизать кровь. Я отогнал ее, и она зашипела сердито, как тигренок.

Я думал, кошка ушла вместе с Алисой.

Точно. Правда. Ты прав, кошки уже не было.

Дальше.

Дальше наступил миг, которого я ждал. Когда душа высвобождается из оболочки.

Ты снова перескакиваешь с одного на другое.

Да.

Продолжай.

Нет. В другой раз.

Он очнулся?

Да. Он открыл правый глаз, он заплакал, и он умер. Я нарисовал пальцем крест на его окровавленном лбу [114] . Но сразу испугался, потому что машинально лизнул свой палец. Кровь показалась мне сладкой. Я обмыл палец под кухонным краном.

Ты уклоняешься от рассказа о самом главном.

Жаль, что я не заснял все на видеокамеру. Тогда ты мог бы просто посмотреть. И не нужно было бы рассказывать. Патрик Декерпел страдал не дольше, чем необходимо. Не забывай, я работал у мясника.

Продолжай.

Я пошел в конец сада, в сарай, взял пилу по железу.

И пластиковые мешки.

Да.

Сколько мешков?

Столько, сколько было нужно. Да, сначала я застелил покрытый линолеумом пол клеенкой.

Мешки из магазина «Феликс»?

Да. Откуда еще они могли взяться? Потом я вообразил, что Юдит может вдруг позвонить в дверь. Я заторопился. Я сложил мешки в коридоре и вымыл комнату.

Но сначала ты еще что-то сделал.

Да. Я прослушал пластинку. Round Midnight Монка.

Меня интересует другое, что ты сделал с Декерпелом.

Я его раздел. Руки до локтей и ноги до колен были у него темно-коричневые, все остальное — белое, как у гонщиков на «Тур де Франс». Никогда не думал, что он велосипедист. Наверное, катался по берегу моря. С девочками. Я усадил его на диван. Сам сел напротив. Против окровавленного надменного манекена с парализованной щекой, против пустой глазницы. Я подумал, не сохранить ли что-нибудь от него. Какая из частей его тела совершила больше всего грехов? Мозг ученого мужа, холодное сердце, необузданный детородный орган? Вся тяжесть вины, конечно, возлагается на мозг. Но ты меня знаешь, я поступил ровно наоборот, вместо того чтобы расколоть ему череп, я, произнеся: «По воле Божьей», отрубил ему член. И положил его на пачку дамских журналов, которые собирала Алиса и к которым я после ее ухода не прикасался.