— Где лежит эта свинья? — спросила.

Вышла из машины.

Свинья на кладбище?

— Давно его похоронили?

— Кого?

— Норкового короля.

— Минеера Кантилльона?

— Помоги мне его найти.

Долго искать не пришлось. Мы почти сразу увидели семейный склеп. Серое строение, обвитое плющом, с заржавленной дверью. Рядом новенькая могильная плита, надпись медными буквами: Сенатор Жюль Арно Ламбер де Кантилльон, дата рождения. И дата смерти, два месяца назад.

Юдит опустилась на одно колено. Потом села на могильную плиту. Склонилась вперед, уставившись на букет увядших хризантем. И заговорила, обращаясь к камню, по-арабски. Наверное, она оскорбляла и проклинала его. Я хотел было сесть рядом, но не посмел. Слезы лились у нее из глаз. Потом она сказала, что готова разбить камень кувалдой. Чтобы вытащить из-под него Кантилльона. Я испугался. Столько дикой ненависти, столько ярости было в ее скрюченных пальцах, скребущих неровный камень. Она сказала, что ее отец, чей труп лежит здесь с камнем на брюхе, уничтожил ее мать Неджму. Именно это слово. Не убил, не разорил. Уничтожил.

Я понял, что именно для этого она приехала сюда из горной страны, из Северной Африки.

Мимо прошел низенький смуглый толстяк в комбинезоне, с серпом и вилами. Он смущенно поздоровался, приняв нас за скорбящих у могилы. Юдит ждала, пока толстяк дойдет до калитки, за которой он, к нашему облегчению, исчез, помахав рукой. Встала. Поднялась на камень, не спуская глаз с медных букв имени, задрала платье, присела на корточки, сдвинула перемычку трусиков вбок и, не удостоив меня взглядом, стала писать на медные буквы имени. Янтарная струя лилась и лилась, бесконечно, сверкающие брызги летели на камень, на хризантемы, на ее ноги. Она долго сдерживалась. Она выписала все, до последней капли, и только тогда рассмеялась, глядя на меня.

А ты чего смеешься?

Дурак высказывает свое мнение, смеясь. Разве не так?

Мы выехали из деревни, дорога шла мимо ферм, двери и ставни которых были выкрашены, по приказу сенатора, в красный и белый цвета.

После торжествующего смеха, последовавшего за триумфальным осквернением, Юдит снова погрузилась в мрачное молчание.

Я тебя слушаю и не могу понять, откуда ты берешь все эти неестественые слова, вроде «торжествующий», «осквернение». Ты не читаешь ни газет, ни книг, но в твоей речи вдруг всплывают эти редкие слова.

Совсем как у ученого мужа, а?

Нечего хихикать как дурачок.

Я уже говорил вам. Я читаю их в своей голове. Многие слова всплывают из тех времен, когда я слышал их от Учителя Арсена, пока моя несчастная мать не уронила меня с тандема. Я был самым способным в его классе. И читал книги. Иногда слова, даже целые фразы возвращаются ко мне из тех книг, иногда я даже понимаю, что они значат.

Весь вечер Юдит была грустна. Я пытался помочь ей прийти в себя. Я сказал, что она правильно сделала, попрощавшись с отцом таким образом. Так я сказал. Но считал иначе. Я считал этот поступок неучтивым. Даже по отношению к отцу.

Я попытался представить себе, как выглядит минеер Кантилльон, пролежав два месяца в склепе. Стал свинцово-серым, надо полагать.

Поздно вечером выяснилось, что Юдит беспокоится, потому что давно ничего не слыхала о своем магометанине.

Мы слишком много выпили.

— Почему капитан сказал, что ты ничем не лучше своего брата? — спросила она задумчиво.

Я промолчал.

Какие только невзгоды не обрушились на нас из-за проклятой деревни, где зачали и меня, и Юдит по образу и подобию Божьему. И то, что сделали с ней, много хуже случившегося со мной!

— Скажи мне, миленький, хорошенький, симпампошенький, — попросила Юдит, еле шевеля языком. — Что капитан хотел этим сказать?

И тогда я ей рассказал. Все по порядку.

О том, что случилось с Патриком Декерпелом?

А что еще я мог рассказать?

Все остальное.

Что остальное? Нет ничего остального!

Нечего кричать на меня. Чтоб я этого больше не слышал. Иначе пойдешь назад в камеру.

Извините. Я рассказал ей, где он лежит, в пластиковых мешках. И почему он туда попал. У нее челюсть отвалилась, она уставилась на меня безумным взглядом. Хотел показать ей фотографии Флоры Демоор и письмо, но она затрясла головой:

— Хватит. Ничего больше не хочу знать!

Ушла в ванную. Я услышал звук льющейся воды. Похоже, она не хотела знать деталей. Меня это устраивало, я-то уже почти все забыл. Меня радовало, что справедливость восторжествовала. Мы оба хлебнули достаточно горя, нечего в нем копаться.