Шрифт:
У меня началась изжога. Заболело горло, я не мог глотать.
Нотариус явно не принимал нас всерьез.
Наоборот, он поцеловал Юдит в щеку и что-то пробормотал, от возбуждения я не разобрал что. Стал качать Юдит на колене, запел: «Папа любит мамбо».
Знали ли вы с Юдит, что весь разговор писался на пленку?
Мне это и в голову не пришло. У меня болело горло. Я забыл, зачем мы пришли. Юдит, разыгрывавшая ребенка, имела на это право, но ему бы лучше помолчать. Юдит мне потом рассказала, что я заскулил, как побитая собака. И позвал на помощь своего брата. И что я с какой-то немереной силой вырвал ее из рук фальшивого отца.
Почему ты позвал брата на помощь? Ты, что ли, увидел его?
Он умер.
Может быть. Пока не доказано.
Вы правы. Он еще жив. Где-то в Африке. Если он узнает, что со мной случилось, то вернется. Если увидит мое фото в новостях по ТВ. Спасибо, минеер Блауте, спасибо, экс-комиссар. Да, он жив, здоров, и все в порядке.
Так что было дальше?
Где?
В кабинете нотариуса.
В кабинете нотариуса, когда я увидел, как он разыгрывает папочку, у меня потемнело в глазах. Я выдернул его из кресла за ворот рубашки. Я припечатал его спиной к стене у окна. Мне захотелось швырнуть его наземь, но тут я увидел фарфоровую статуэтку на подоконнике. Я схватил ее и ударил его по голове. Она не разбилась. Юдит пять раз выкрикнула мое имя. Нотариус упал на колени, потом его колени медленно разъехались, и он упал щекой на пол, на краешек восточного ковра, и засмеялся. Он смеялся надо мной, как все везде и всегда. Я ударил его ногой в подбородок, потом в кадык. И сел в его кресло, сиденье было еще теплым.
Юдит помогла ему подняться, но он снова упал, кровь из головы заливала ковер. Брови стали, как две красные щеточки.
— Блядское семя, — обозвал он, но я не понял, кого: меня или Юдит. Потом заорал, закинув голову: — Мишель, Мишель!
— Вот хитрая свинья, — сказала Юдит. Она знала, что Мишель, его экономки, нет дома.
Держась за ножку стола, нотариус с трудом поднялся. Один из его moli`eres [116] соскочил. На черном носке была круглая дырка, в ней виднелась бледная плоть.
116
Башмаки на шнуровке (фр.).
— У тебя картошка в носке, — сказал я. — Так всегда мама говорила.
— Твоя мать была святой женщиной. — Он оперся на крышку стола. Кровь продолжала течь.
— Деньги, — сказала Юдит. В руке она держала позолоченную таиландскую лопатку для торта.
Он открыл сейф.
— Это то, что принес сегодняшний аукцион в «Глухаре», — сказал он.
Пачки денег, банкноты по десять тысяч франков, перекочевали в сумку «Сабена».
— Люди, в большинстве своем, думают, что все нотариусы жулики, — сказал Альбрехт, — но это не так.
— Раз большинство так думает, то большинство право. Мы демократы, да или нет, Ноэль? — сказала Юдит. Она крутила в пальцах лопатку для торта.
— Ты собираешься меня убить?
— Ты приговорен. Слишком многих людей ты втоптал в дерьмо. Ты и такие, как ты. Нет смягчающих обстоятельств.
— Когда убиваешь кого-то, убиваешь душу Господню, — отозвался он и всхлипнул.
Потом высморкался, отер рукавом слезы и кровь. И с трудом напялил башмак.
— Парень, — сказал.
— Заткнись, — сказала Юдит.
— Малыш, может, мы договоримся? Вы уходите, а мы никому ничего не расскажем.
— Никогда никому, — сказал я.
— Никогда никому. Пока я жив.
— Это недолго продлится, — сказала Юдит.
Он потер подбородок, где я ударил. Медные часы тикали на стене. Нотариус смотрел вниз, на свои башмаки.
— Если его мать была святой, кем была моя мать? — спросила Юдит.
— Она старалась быть лучше всех.
— И это все?
Не потому ли он сделал это, что чувствовал приближение смерти и хотел до последней секунды вести себя как нотариус, человек ученый, стоящий гораздо выше нас? Но он ухмыльнулся, и лицо, как зеркало, отразило его вонючую душонку.
— Все, — сказал он.
— Ложись, — сказала Юдит.
Он лег на испачканный кровью ковер, Юдит вытащила из камина кочергу. Она подняла кочергу и взмахнула ей, словно собиралась дирижировать оркестром. Я засунул ему в рот свой носовой платок.
Совсем недавно я засовывал кому-то в рот платок. Но кому? Где?
— Разведи руки, — Юдит пнула носком сапожка его правый локоть. Рука сдвинулась. И она изо всей силы жахнула кочергой по его запястью, кость треснула, как трещит старая доска. Голова приподнялась, затылок стукнулся об пол — раз, другой, третий… Он схватился левой рукой за правую, хрипло вскрикнул. Я затолкал платок поглубже в горло.