– Ты звала меня?

Она с удивлением посмотрела на него, протянула руку. Он схватил на лету эту холодную руку, сжал ее.

– Ты хочешь подарить мне последнюю ночь?

Она слегка приподнялась. Он продолжал:

– А завтра ты мне скажешь, что не можешь так жестоко поступить с Франсуа, нарушить все его привычки и так далее, и уедешь. Верно?

Преисполнившись гнева, он ждал, что она растеряется под ударом истины и смутится, пораженная его интуицией. Но она только пристально смотрела на него, и вдруг он увидел, как эти широко раскрытые глаза наполнились слезами, хотя ни один мускул не дрогнул на ее лице, и тогда Жиль понял, что ошибся. Со стыдом и чувством облегчения он бросился на постель рядом с нею и уткнулся головою ей в плечо. Говорить он не мог. Тогда она прошептала:

– Боже мой, Жиль, какой ты эгоист!

– Я так испугался, – ответил он. – Эти три дня!.. Да еще и теперь... ты никогда не уедешь от меня?

Наступило короткое молчание. Потом послышался голос Натали, наконец-то ее обычный, ласковый и насмешливый голос:

– Нет, – сказала она. – Разве только ты сам об этом попросишь.

– Мне этого не перенести! – сказал он. – Я сейчас это понял.

Он не шевелился. Он вновь вдыхал ее аромат, знакомый аромат, так тесно связанный в его воспоминаниях с зеленью лугов, со свежей травой, с пустой чердачной комнатой. Ему казалось странным, почти кощунственным вдыхать его здесь, в этой городской спальне, где перебывало столько женщин, где еще недавно жила Элоиза. Он видел и не узнавал эту комнату сквозь облако чудесного аромата да еще отгороженную от него плечом Натали. Он чувствовал себя тут чужим, как и эта перепуганная женщина; с таким же успехом они могли бы находиться в номере гостиницы, как бесприютные любовники, о которых поет Пиаф. Но ведь теперь он соединил свою судьбу с судьбою Натали, они у себя дома. Откуда же это смятение? Отчего так щемит сердце? И это не был панический страх, как в прошлые дни, не гнев и не огорчение, а что-то более глубокое, еще ему неведомое, что-то вроде предчувствия грозы.

Он прижался к Натали, шептал ей слова любви и нежности, даже стонал. Ладони Натали лежали на его затылке, она дышала ровно, тихо, и вдруг он понял, что она спит. Он поднялся, достал из холодильника бутылку шампанского, налил себе бокал и, возвратившись с ним в спальню, встал в изножье кровати. Лицо Натали было доверчивым, усталым, кротким. Он высоко поднял бокал, поклялся в душе, что никогда, никогда не причинит ей зла, и выпил залпом холодное шампанское. И тотчас ему вспомнилось, как он вот так же одним духом выпил кружку теплого пива в кафе, когда они сидели там с Жаном, и Жиль внезапно признался ему, что любит эту женщину. Было это месяц – нет, десять лет назад. А теперь она у него в доме, она принадлежит ему, он выиграл. И он не мог сдержать усмешки. Усмешки над своей прежней слепотой, над своим упорством, над своими представлениями об ответственности, над своим сумасбродством, над своими победами.

– Я еще ничего не сообщил тебе об Элоизе, – смеясь сказал Жан. – Полагаю, он докладывал вам о бедняжке Элоизе?

Натали улыбнулась и покачала головой. Они сидели втроем за столиком в маленьком ресторанчике на набережной; Жан и Натали, казалось, понравились друг другу. Жиль был очень доволен.

– А я был уверен, что он рассказывал вам о ней. Ведь Жиль не способен молчать. Единственный раз он попробовал это сделать, когда речь шла о вас. Тут-то я и понял, что он вас любит. В чем и заставил его сознаться. Ну, уж об этом он вам наверняка не рассказывал.

– Ну, довольно, хватит, – сказал Жиль.

Но он не мог сдержать блаженной улыбки. Разумеется, в удовольствии, которое он сейчас испытывал, было что-то мальчишеское, но, право, удивительно приятно слышать, как твой закадычный друг и твоя любовница ласково подтрунивают над тобой. А ты как бы немного в стороне, словно некий любопытный, хрупкий и неуловимый предмет разговора, но постепенно приходишь к мысли, что этот предмет ты сам и есть, что это они тебя описывают, и сразу сознаешь свое значение и их любовь.

– Ну что ж, я сейчас разочарую тебя. Элоиза сделала умопомрачительную карьеру – стала любовницей фотографа номер один в журнале «Вог», и все у нее идет хорошо. Посмотрите-ка на него, Натали: он действительно разочарован. Ему хотелось бы, чтобы женщина оплакивала его всю жизнь.

– Плевать мне на них! – воскликнул Жиль.

– На твоем месте я бы сказал то же самое, – согласился с ним Жан и, наклонившись, поцеловал руку Натали.

Она улыбнулась ему. Уже неделю они с Жилем бродили по еще пустому Парижу, каким он бывает в августе, уже неделю они каждую ночь спали вместе в широкой постели на улице Дофина, и Натали казалась очень счастливой. Они ни с кем не виделись, кроме Жана, только что вернувшегося из отпуска. Когда он два часа назад заехал за ними, на него произвело странное впечатление то, что Натали вела себя в доме как случайная гостья. Жилю самому пришлось доставать из серванта рюмки, а из холодильника – лед, и так далее и тому подобное. («Не забыть бы спросить его потом, почему у них так получилось».)

– Надо заехать в клуб, – сказал Жан. – Натали уже побывала там? Нет? Вы обязательно должны заглянуть туда – посмотреть, что вам сулит жизнь с таким шалопаем.

Натали встала и пошла поправить прическу. Жан посмотрел ей вслед и грустно покачал своей крупной головой.

– Хороша! Очень хороша! – произнес он.

– Ты находишь? – спросил Жиль.

И оба рассмеялись – так забавно прозвучал этот вопрос, заданный как бы между прочим тоненьким, певучим голоском.

– Она гораздо лучше тебя, – задумчиво продолжал Жан, – гораздо лучше. Я говорю не о внешности, – добавил он.

– Спасибо, – отозвался Жиль.

– Постарайся... – начал было Жан и умолк.

– Знаю, знаю, – весело подхватил Жиль. – Постарайся не доставлять ей страданий, сохрани ее такою, как сейчас, постарайся не быть эгоистом, веди себя как мужчина, и так далее и тому подобное.

– Да, – подтвердил Жан. – Постарайся...