Хлоя улыбнулась, абсолютно не сомневаясь в правдивости его слов.

Такис сделал свой ход, а затем поднял глаза. Его взгляд стал очень серьезным.

— Мы никогда не говорили друг другу слов любви.

— Но вы были так счастливы.

— Да, это так.

— Ты, должно быть, очень ее любил. — Хлоя нахмурилась, не в силах представить себе человека, который считал жену светом своей жизни и при этом не любил ее.

— Да, — подтвердил он.

— Но ты никогда не говорил ей об этом — почему?

— Это было не нужно. Она знала, что наши брачные обеты для меня священны.

— Думаешь, она не переживала от того, что ты никогда не говорил ей этих слов?

— Она мне их тоже никогда не говорила, дитя мое.

— Но…

— Мой сын Балиос… он считает, что любил многих женщин, и был женат почти на каждой из них. При этом он подарил мне лишь одного внука. — Такис покачал головой.

Хлоя поморщилась. Ей всегда было сложно скрыть отвращение при упоминании об отце Аристона.

— Не думаю, что Балиос называет любовью то, что большинство людей вкладывают в это понятие.

— Возможно. В чем я действительно уверен, дитя мое, так это в том, что взаимная выгода является лучшей основой для брака. — Такис верил в это, ведь в его жизни было именно так.

— Не всем так повезло, как тебе и Элен.

— У вас с моим внуком тоже все будет хорошо, теперь, когда вся эта ерунда с разводом уже позади.

— Если бы он любил меня, я не ушла бы от него, — призналась Хлоя, — и конечно же он бы со мной не развелся.

— Ты так думаешь? Его отец развелся со всеми своими женами, хотя каждую из них он любил.

Это аргумент.

— Ты уверен, что на этот раз у нас все будет хорошо?

— Да.

— Откуда же такая уверенность? — спросила она в шутку, ожидая ответа из серии: «Я же присутствовал на церемонии».

— Мой внук повзрослел.

— Его и раньше сложно было назвать ребенком. — К тридцати годам Аристон уже проработал в «Спиридакоу и сыновья энтерпрайзес» большую часть своей жизни, начав с работы посыльным в компании деда в возрасте двенадцати лет. К тому времени, как они развелись, Аристон управлял компанией уже семь лет. — Не понимаю, каким образом он мог измениться за два года.

— А разве ты не изменилась? — спросил Такис, одновременно превращая свою шашку в дамку.

— Изменилась, — призналась Хлоя, с удовольствием взяв две его шашки. И только сегодня она поняла, насколько сильно.

— Два года назад ты села в самолет и исчезла из жизни моего внука, не сказав ни слова. Ты ведь больше так не поступишь?

— Нет, не поступлю.

— Вот видишь? Ты тоже повзрослела.

— Ты очень упрямый человек, Такис Спиридакоу.

— Это для меня не новость, дитя мое. Невозможно построить стоящую жизнь, отказываясь от того, что имеет для тебя значение.

— Полагаю, это касается и женщин.

— Почему бы и нет?

— Не представляю, каково бы пришлось Аристону, если бы я была столь же упряма, как его любимый pappous, — впервые за несколько часов улыбнувшись от души, сказала Хлоя.

— Боюсь себе это представить, хотя в последние недели я начал подозревать тебя в этом. — Аристон встал рядом со стулом Хлои, запустив руку ей в волосы.

Ей стало так хорошо от этого простого прикосновения!

Хлоя подняла глаза на Аристона, пытаясь понять странное выражение его прекрасного лица.

— Я не слышала, как ты вошел.

— Вы с pappous были увлечены беседой, не говоря уже о любимой игре.

— Знаю, это детская игра, — признала она.

Такис взглянул на нее оскорбленно:

— Спешу уведомить тебя, дитя мое, что это игра древних королей.

— Но она продается в отделе детских игрушек, а не в секции товаров для королевской семьи, — возразила Хлоя, с удовольствием приводя этот старый добрый аргумент.

Такис открыл было рот, чтобы возразить, но Аристон жестом остановил его:

— Эй, вы двое, прекратите. Вы получите гораздо большее удовольствие, играя в эту игру, нежели споря о ней.

— Ты в этом уверен? — спросила Хлоя. — Твой дедушка очень любит поспорить.

— Это правда.

Старик нахмурился:

— Вам обоим очень повезло, что я вас так сильно люблю.

— Ты хочешь сказать, что любишь меня, pappous? — Было безрассудством с ее стороны спросить об этом в шутку.

Выражение его лица вдруг стало очень серьезным.

— Есть вещи, о которых не нужно говорить, их нужно почувствовать. — Он верил в это всеми фибрами своей души.