— Пинеле, ступай посмотреть, что с ним случилось, — из кухни крикнула мужу Ривкеле.

— Ничего, маменька, ничего со мной не случилось, — сказал Иреличек. — Но вдруг мне стало так жалко доброго Господа Бога. Как Ему, наверное, грустно, что при Нем нет всех его деточек!

Возчик с утра до ночи колесит по дорогам, а зарабатывает гроши. Вот и решил Пинеле бросить свою телегу, перебраться в Яново и все время быть рядом со своим Иреличеком. Сделал он так, как задумал, и, что называется, в одну ночь стал портным. Да вот беда: в Янове каждый седьмой еврей был портным, а яновчане не очень-то любили наряжаться. Праздничная бекише переходила по наследству от отца к сыну вплоть до третьего, а то и четвертого поколения. И когда с повседневного платья свисали лохмотья, даже самого богатого яновчанина это не трогало. Работы было мало, денег и того меньше.

Родители Иреличековы едва сводили концы с концами. На учителя, который учил бы их сыночка слову Божьему, денег не было, хотя Иреличеку вот-вот стукнет уже три года.

На их счастье, в соседней деревне жил состоятельный еврей-арендатор, который для своих подраставших детей держал домашнего учителя. И этот арендатор разрешил Иреле учить слово Божие вместе со своими сыновьями.

И в самом деле, уже настала пора. На носу был как раз третий день рождения мальчика. Иреличеку остригли волосики — до трех лет мы детей не стрижем, — потом еще и побрили головку, одни только пейсики оставили. Выкупали мальчика и облачили его в праздничный кафтанчик. Затем поставили Иреличека на стол, на головку надели не отцовский шабесовый штрамл, какой обычно надевают на таких детишек, а огромную широкополую шляпу черного бархата, какую носят те мужчины, у которых в роду среди предков был какой-нибудь знаменитый раввин. Из-под черной широкополой шляпы Иреличека почти не было видно. Да и никакого знаменитого предка у него в роду не имелось. И еще на шейку ему повесили красивую золотую цепку, до того тяжелую, что он едва мог устоять на ногах. Жена арендатора унаследовала цепку от своей дорогой прабабки — мир ее памяти! — и давала ее поносить хорошим деткам только на их третий день рождения. Вот таким выряженным дорогой Иреличек должен был стоять на этом столе и «проповедовать». Никаких лакомств для него, бедняжки, родители не припасли. И все-таки этот день рождения был очень славным, день рождения Иреличека! Ибо Иреличек не «проповедовал», как это делают другие трехлетние детки. Иреличек, мудрый Иреличек, проповедовал по-настоящему. Как взрослый и ученый человек! Так Иреличек стал учеником.

С той поры, что ни день, ходил Иреле через луга и леса в далекое село. Ходил один. Никто не сопровождал его. На это, несомненно, была воля Всеведущего Бога. Ибо каждодневная дальняя дорога немало способствовала тому, что его детская душа расцвела так чудесно, как только цветут цветы на лугах, по которым он хаживал.

Как-то раз Иреличек шел своей дорогой и был весь погружен в мысли.

Пуриц (шляхтич) этого края был человек образованный и добрый. Любил читать книги и знал все мудрости христиан, которые называются философией.

Пуриц увидел Иреличека, когда тот возвращался с учения. Ире шел как во сне.

«Ире, Ире!» — окликнул его пуриц. Но Иреличек ни слова в ответ, ибо ничего-то он не видел и не слышал вокруг.

«О чем ты так много думаешь?» — спросил добрый пуриц юношу, услыхавшего его наконец.

Ире вежливо извинился перед шляхтичем и разговорился. Удивительное дело! Все, буквально все, что когда-либо читал пуриц в книгах, содержалось в словах Иреличковых и еще многое-многое другое, о чем философам пурица даже не снилось.

Когда Иреличеку было тринадцать лет, он уже знал тридцать шесть разделов Талмуда и все четыре тома Шульхан аруха. А в пятнадцать постиг все тайны каббалы. Со всех сторон стекались к реб Иреле ученики в надежде, что он посвятит их в Божественные тайны. И добросердечный Иреле никому не отказывал.

Сочинения Маймонида, равно как и комментарии к ним, святой рабби Иреличек знал наизусть.

Спустя годы о своем рождении он рассказывал так:

«Мой отец, благословенна память его, сперва был возчиком, потом портным. Он жил в деревне и очень бедствовал. Евреев в деревне не было. Когда я родился, не нашлось под рукой предписанных десяти мужчин, в чьем присутствии я был бы обрезан и смог бы принять завет праотца Авраама. Нельзя описать отцовского горя. Откуда у него столько денег, чтобы оплатить дорогу десятерым евреям из соседнего города, как обычно делали тогда деревенские? И где взять денег, чтобы еще накормить стольких?!

Наступил восьмой день после моего рождения, день, когда новорожденный должен быть обрезан. Отец вышел из хаты и, не зная, что делать, сел на межу. Разве что Всемогущий поможет ему, думал он, или случайно пройдут мимо евреи, которые дадут ему возможность исполнить долг согласно еврейскому обычаю и предписанию. Пробегал час за часом, но в тот день ни один еврей на дороге не показывался.

Когда минуло утро, отец расплакался. И вдруг в эту минуту появилась повозка. Вгляделся отец и видит: сидят в ней такие же евреи, как и он сам. Минута, и они уже здесь!

— Эй, дядя, что плачете? — кричат ему из повозки.

— Сын у меня народился, — отвечает отец. — Нынче ему как раз восьмой день пошел, когда он должен быть обрезан и должен принять завет праотца Авраама…

Не договорил отец. Плач сковал ему рот.

— Ох и счастье тебе привалило! — засмеялись незнакомцы. — Нас здесь как раз десять человек, среди нас есть и раввин. И мойл(тот, кто совершает обрезание) здесь. Музыкант и тот найдется. После обрезания он сыграет нам, чтобы мы как следует поплясали. Он небось не халтурщик. И еды у нас — девать некуда. Мы едем со свадьбы и везем с собой полно гостинцев. И водочка имеется.

Короче, обрезание было такое, какого в деревне не видывали и не слыхивали спокон веку. Когда все кончилось, дорогие гости снова сели в повозку и уехали. Никто и никогда их больше не видел…»

А вы хотели бы знать, кто были эти незнакомцы?

Так вот послушайте: тот музыкант, кто играл им при обрезании, был царь Давид. Моисей был тем раввином, который проповедовал им слово Божие. А праотец Авраам собственноручно делал обрезание. Кватером [22] был пророк Илия. Теперь вы, верно, уже догадаетесь, кто были все остальные.