Попытка заменить одну верховную власть (императора) на другую (состоящую из императора, Государственного Совета и Государственной Думы, без достаточной четкости в следовании английской модели, при которой парламенту, имеющему неограниченную верховную власть и состоящему из короля, палаты лордов и палаты общин, подчиняется правительство) и есть попытка государственного переворота, совершаемого путем искажения высочайшей воли.

У думских политиканов создалась иллюзия, что через дальнейшее давление на императора можно добиться и ответственного министерства и Учредительного собрания, которое бы и довершило государственный переворот «мирным путем». Но верховная власть русского царя оставалась реальностью, и его воля, изъявлявшаяся непосредственно через высочайшие манифесты и указы, приводила в движение российский государственный корабль, получивший значительные повреждения с выходом Основных Законов 1906 года. Этой реальностью и объясняется Высочайший Манифест 3 июня 1907 года, частично выправивший положение. Государь воспринимал свой долг отлично от кодификаторов новых Основных Законов и провел изменения в избирательной системе.

Юридическое положение государственного строя было шатким. Неустойчивость должна была разрешиться или возрождением старинного порядка, когда верховная власть императора не имела юридических соперников, а значит, была неограниченна и самодержавна; или революцией и свержением законной власти. Эта печальная ситуация во многом сложилась из-за того, что народное представительство было введено не как орган последовательно-законосовещательный, временный и «русский по духу» (как говорит Высочайший Манифест 3 июня 1907 года), а как постоянная общегражданская структура с законодательными функциями.

«Все это расшатывание государственности, — писал Л. А. Тихомиров, — конституция 1906 года произвела из желания ввести в государственные учреждения новый фактор: народное представительство» {181} .

Что же под ним понималось?

Народное представительство виделось кодификаторам законов не как особая форма общественной повинности, обязанности с целью помощи императорскому правительству в его управлении империей. Новые Основные Законы, вводя народное представительство, не определили, чем оно должно заниматься и для чего оно нужно в системе государственного управления. Фактически парламентарная и партийная Государственная Дума была устроена так, что не могла не желать возможно большего ограничения власти монарха и господства русской нации в империи, так как политические права были даны всему населению без разбора.

Тихомирова удивлял механический подход к выборам в Государственную Думу, когда законодатели отошли от принципа господствующего положения державного русского народа в русском государстве, и как он пишет, «говорят явную нелепость и явную неправду, будто бы это государство столь же польское или еврейское, как русское». Глупо то мнение, продолжал Л.А. Тихомиров, которое считает, что национальное большинство всегда сможет себя защитить без помощи государства. Оно ни на чем не основано, и на практике «русские составляют большинство численное, но поляки и евреи сильнее их богатством, организацией, своим умением эксплуатировать народ». Он сетует на непонимание бюрократическими структурами власти того, что было еще недавно (до обновления государственного строя) так ясно: «Что наше государство есть государство русское, не польское, не финское, не татарское, тем паче не еврейское, а именно русское, созданное русским народом, поддерживаемое русским народом и не способное прожить полустолетия, если в нем окажется подорвана гегемония русского народа». Требуя поэтому от государства обязанности «для охраны интересов русского народа… дать ему (русскому народу. — М.С.) не простое право побеждать на выборах, но и возможность на это, — соответственной системой избирательного права» {182} .

Но и после Высочайшего Манифеста 3 июня 1907 года, изменившего избирательный закон, Государственная Дума не стала «русской по духу», как того требовало высочайшее повеление. Этого и не могло произойти, даже при новом избирательном законе, по которому продолжают «создавать Думу по системе антинациональной, которая помнит не Россию, не русский народ, а только то обстоятельство, что имеются не одни русские, а также поляки, армяне, евреи и т.п., не одни православные, а и магометане, ламаиты и т.д., не одни люди, преданные Отечеству и его историческому творчеству, а также люди, ненавидящие и то, и другое. Из того обстоятельства, что все это у нас действительно имеется, мы выводим для системы представительства то заключение, что в государстве одинаково имеют право на представительство все категории друзей и врагов его» {183} .

Депутаты, одни из которых любят Польшу, другие магометан, третьи Армению, четвертые демократическую конституцию, пятые — социализм, шестые — Россию и самодержавие — все, находясь в одном учреждении, принуждены были решать сложные и важные вопросы русского государства путем попыток соглашения всех этих противоположных направлений. Все это приводило к ослаблению России, ее растаскиванию по частям.

От таких разных людей, столь отличных от русского образа жизни и русского мировоззрения, невозможно было требовать исполнения высочайшего повеления о необходимости в Думе русского духа. Это естественное поведение в Государственной Думе сложилось в первую очередь из-за принципа партийности при построении народного представительства. Такое разделение естественно потому, что оно лежит в самой природе любой партии, которая отделяет людей одного мировоззрения из среды всего народа и формирует из них антиобщественную группу. Верховная власть стремится к объединению, партия — к разъединению, и поэтому, сколько бы партий ни объединялось для управления страной, все равно страну будут раздирать споры и разногласия.

Демократическая теория о том, что-де страной должна править совокупность партий, представляется Л.А. Тихомирову глубоко ложною из-за отождествления интересов народа с интересами партий. Эта теория навязывает «народу то, чего в нем вовсе нет, т.е. будто бы принадлежность к партиям». «Нация, — утверждает Л.А. Тихомиров, — всегда хочет быть единою и потому нуждается, чтобы существовала внепартийная власть. Народный инстинкт чует, что без руководственной роли власти не может быть ничего доброго в государственной работе, и потому-то народ всегда так оживает духом, когда появляется власть, и впадает в прострацию, когда власть исчезает куда-то» {184} .

Лучшим примером этого является все тот же Высочайший Манифест 3 июня 1907 года, — акт непосредственного действия верховной власти, выведший государство из революционного тупика двух первых Государственных Дум.

Критическое положение дел создалось из-за несовершенства кодификации законодательства 1906 года, где не было указано законное место чрезвычайному порядку законодательства. Необходимые меры для действия государства при чрезвычайных, опасных или важных для него ситуациях приходилось осуществлять, распуская Государственную Думу и проводя свои законодательные акты в порядке статьи 87, в коротких промежутках между сессиями законодательных учреждений. Такой порядок законодательства, ставший необходимым для управления государством, при постоянном отвержении этого пути законодательными учреждениями, показывает, насколько было необходимо реформирование законодательства, а вместе с ним и государственных учреждений.