И мы лежали там, в темноте пляжа, говоря о любви. И любя друг друга — сильно, чудесно.

(И всякий раз, когда мы ходили на пляж, все было внове: ведь ритуал становится ритуалом, лишь когда об этом вспоминаешь.)

Потом мы пошли ко мне, чтобы поспать.

Когда я спускаюсь по камням мостовой в порт, суденышки лампадерос уже удаляются гуськом к островам, исчезая один за другим за мысом, — маленькие блуждающие огоньки, тонущие в перине моря и неба. От стручков рожкового дерева исходит тяжелая, пресноватая вонь, словно что-то гниет в грудах заплесневелых гроздьев.

Янис поет в кафе среди немногочисленных жителей деревни. Мой приход никто не замечает. Мне приходится выбирать между духотой и запахом рожков. Место у двери занято двумя мощными рыбаками, которые держатся за руки, так что я выбираю духоту, которая вскоре вспухнет и потечет под моей рубашкой.

Лапланш ушел, Ники тоже неизвестно куда подевалась. А ко мне прицепился Янис, растолковывая, что некоторым дают больше работы, чем другим, а к таким вещам важно быть повнимательнее, «потому что, знаешь, деревенские на этот счет очень чувствительны».

Большая часть техников и актеров расселась у барной стойки и за столами шумной, веселой и пьяной толпой. Янис сказал мне, что доволен: здесь все собрались, это, конечно, обходится ему недешево, но он рад принять нас, как надо. Первый день съемок был тут для всех событием, и он надеется, что я сумею им объяснить, как это его радует. Он запасся виски — нарочно для французов, потому что никто в деревне его не пьет, — и счастлив, что сделал это.

«Я доволен», — твердил он, положив блестящую от пота руку на мое плечо.

Он сказал, что видел, как г-жа Тавлос беседовала с Иеро Костасом и двумя другими членами муниципального совета.

— Должно быть, они просили ее прекратить это с французами, но она только посмеялась. Понимаешь, а? Ей же и так хорошо.

Я ему сказал, что поговорю с Лапланшем, но тут он мало чем сможет помочь.

— Я ведь не ради себя стараюсь, — добавил Янис. — Я-то женат, ты же знаешь. — Он сжал мне плечо: — Я тебе вот что скажу: думаю, они больше об этом не заикнутся. Это все деньги, деньги… О-хо-хо! Вы же нас делаете богачами, знаешь? Всего два месяца, как вы тут, а мы уже озолотились.

Я все высматривал, не вернулась ли Ники. Она слегка захмелела от узо и хорошо сделала, что вовремя ушла. Речь Яниса все уплотнялась, но струйки слов текли с перебоями, с пропусками, как свежая краска по засохшей корке. Он увязал в какой-то веселой суете, пытаясь щедрой раздачей напитков предотвратить неизбежное угасание дня.

Было уже поздно, тень мыса наползала на порт, словно заволакивая кафе мерцающим серым облаком.

— Мне пора, Янис.

— Ах да! Девушка была немного… — Он вытянул одеревеневшие руки к земле и покачался, держа ладони под прямым углом к бедрам.

— Неужели?

— Да… немножко.

Выйдя на улицу, я пошел к краю тени от мыса, наползавшей на деревню. Уже взбираясь по лестнице к своему дому, неожиданно столкнулся с Лапланшем, который спешил вниз, не слишком крепко держась на ногах и мурлыкая обрывки греческой песенки. Вид у него был подозрительный. Когда мы повстречались, он вдруг схватил мою руку и затряс ее, сказав ни с того ни с сего «Привет!», прежде чем побежать по ступеням дальше.

Я обнаружил Ники в постели, в состоянии между смехом и слезами. Увидев меня, она притихла, а потом уткнулась лицом в ладони и разрыдалась. В сером свете от окна кожа на ее голой груди словно затвердела, превратившись в тусклую слоновую кость. Юбка задралась до самой талии, она сидела, подобрав одну ногу под себя, а другая косо свешивалась через край кровати поверх разорванной блузки и вороха нижнего белья.

Я сварил кофе и принес ей. Она взяла меня за руку и сказала: «Нет, пожалуйста, нет». Я вышел из дома и спустился, чтобы выкурить сигарету, сидя на тумбе у обочины дороги.

Когда последние деревенские уходят, Янис подсаживается ко мне с бутылкой и двумя стаканами.

— Ну как твоя подружка, а, Джо?

— У Ники все очень хорошо.

— Никогда не устану повторять: тебе очень повезло. — Тут он мне рассказывает, что один лампадеро поймал здоровенного ската размером с дверь и что цена на виски в Ираклионе скакнула как корова от жары — хотя никто тут его не пьет, кроме французов. И заключил: — Знаешь, я по поводу новых списков. Как насчет завтра, а?

— Да-да, конечно. Я всего лишь зашел выпить стаканчик.

Янис хрипло зевает и отдается своему тику — чешет шею рукой. Через какое-то время:

— Знаешь, ты мне очень нравишься. — Потом смакует молчание. Наконец: — Не надо бы, наверное, тебе это говорить, но я думаю, все неприятности с Лолой уладятся.

Он дает мне время усвоить сказанное, но, поскольку я никак не отзываюсь, продолжает:

— В общем, нашлись люди — взяли грузовик и съездили в Ираклион…