Через десять минут Ивин трясся на медведевском газике. Слабость разлилась после выпитой стопки водки, появилось безразличие ко всему, Олег Павлович даже испугался такого странного состояния. Испугался-то по-чудному — в мыслях, а сердце даже не екнуло, сердце к этому испугу осталось совсем равнодушным. Прямо непонятно, что с тобой делается, Олег?

На другой день Ивин сразу пошел к помощнику, но тот только руками развел: мол, ты просил дать ход заявлению, я и дал. Оно у Ярина. Нет, помощником надо родиться, как надо родиться музыкантом или поэтом. Ивину впору плакать: черт бы побрал знаменитую аккуратность помощника!

Тужи не тужи, дело сделано, напопятную идти уже нельзя — поздно. Под ложечкой заныло — не везет! С работой неувязка, с любовью неувязка, с Максимом тоже. Чего ты горюешь? Это же хорошо, что неувязка. Жить веселее, дремать некогда, не то в Беспалова превратишься.

День был праздничный, телефон звонил беспрестанно. Заглядывали ребята из других отделов — к празднику съехались все, и было весело. Работать не работалось, в смехе и в разговорах кувыркался день. В конце дня сотрудников собрал Ярин, поздравил с праздником 1 Мая, и Ивин побрел домой, еще сам не ведая, куда денет вечер. Разве уехать в Медведевку, к Тоне? Нет, в самом деле? Поехал, если бы точно знал, что не оттолкнет, как вчера. Раздумывать бы не стал. Но вчера разговор совсем неожиданно повернулся, плохо повернулся.

Праздничный день, на счастье, выдался солнечным и теплым. На митинг высыпал стар и мал, ходил и Ивин. Речь держал Ярин, хорошо, с подъемом, только часто переступал с ноги на ногу, будто качался. Речи произносить Ярин мастак, заслушаешься. Нехорошо только, что раскачивается из стороны в сторону, могут подумать, что под хмельком, хотя Ярин не брал в рот хмельного с тех давних пор, когда обнаружили у него гипертонию.

С митинга Олег Павлович направился к Егоровым. В доме царила оживленная суетня, та самая, которая предшествует началу пира. Обе старушки — и тетя Настя и Дарья Степановна — хлопотали на кухне и между делом никак не могли наговориться. Дружат еще смолоду, общих разговоров хоть отбавляй. Долго не видятся — скучают, надо бы поговорить — посплетничать. На плите у них скворчало, шипело, булькало, и оттуда во двор распространялся вкусный духовитый запах, от которого во рту навертывалась слюна. Когда появился Ивин, Лена считала на столе посуду. Задумчиво обхватила левой рукой круглый, с ямочкой подбородок, а указательным пальцем правой руки, ставила в воздухе невидимые метки:

— Раз, два…

Волосы на этот раз собраны на затылке валиком, сколоты белой широкой пряжкой, и такой она Олегу Павловичу понравилась больше. На ней праздничное платье, а поверх повязан в крупных розовых яблоках фартук тети Насти.

Удивительно: нравилась ему Лена и не нравилась. Нравилась потому, что стала с этим простым валиком волос понятнее и ближе, симпатичная такая, прямо только для Максимки и созданная. И все-таки для Олега было в ней много чужого, не принятого сердцем — чего именно, не так-то просто разобраться. Может, слишком она городская, а потому не своя?

Максим на диване забавлялся с Иринкой, подбрасывая ее кверху, та верещала от восторга. Отец. Максимка — отец. Трудно к этому привыкнуть. Забавляется с дочерью, у которой глаза до последнего пятнышка походят на его глаза.

Увидев Олега, Максим усадил дочь на диван, поднялся другу навстречу, громко выговаривая за опоздание:

— Явился, бродяга! Митингуешь, а тут из-за тебя пироги подгорели.

Старушки тоже обрадовались приходу Олега Павловича — пора и пир начинать. И праздник начался. Ивин поначалу держался тихо, поглядывая на Лену, — все-таки стеснялся ее. Лена раскраснелась от рюмки вина, развеселилась и, видимо, чувствуя, что виновницей стеснительности Олега является она, захотела с ним чокнуться отдельно. Максим запротестовал:

— Только на брудершафт! Требую!

Пришлось пить с Леной на брудершафт. Когда по обычаю надо было поцеловаться, Максим погрозил Олегу.

— Попробуй только по-правдашнему!

Было сильно неловко целоваться с женщиной, да еще с Максимкиной женой, но надо так надо. Поцеловались «по-правдашнему», вроде ничего страшного, и стеснительность окончательно улетучилась вместе с плохим настроением. Пир продолжался оживленнее. Было много беспричинного смеха и бестолкового шума. Максимка сыпал анекдотами, он ими был начинен до отказа. Потом завели радиолу. Лена танцевала с мужем, Олег Павлович взялся крутить тетю Настю.

— Ну что ты, Олежка, — пробовала отбиваться она, неловко перебирая ногами. — Я в девках-то не танцевала, какая уж из меня балерина, голова кругом идет.

Лена оставила Максима и позвала Олега, и они закружились по тесной комнате. Он ощущал на своей щеке ее волосы, краем глаза видел голубинку в ее глазах и затаенную улыбку на пухлых губах. Удивительно, она не волновала его как женщина, ему было просто любопытно узнать поближе — какова же у Максимки жена, какова та, которая отняла закадычного друга. Будет ли и она ему другом, как Максимка?

Вспомнил Тоню, подумал о том, хорошо бы и Тоня была такой общительной и непосредственной. Вспомнил, не смог отделаться от тревожных мыслей о ней и танцевать расхотелось. Усадив Лену рядом с мужем, выбрался на крыльцо покурить. Вскоре присоединился и Максим. Оба, разгоряченные выпитой водкой и утомленные комнатной духотой, сели на ступеньку и задымили «Беломором». Солнце припекало. На улице пахло горьким тополем — появились клейкие листочки. За забором в садике зеленели резные листочки смородины, крохотные и шершавые. На скворечнике, водруженном на длинном, как мачта, шесте, надоедливо чирикал воробей. Максим кинул в него камнем.