— Гой еси, красавица. Дозволишь ли умыться?

Она молча отступила, я зачерпнул из бадьи горстями, умылся, плеснул на шею, шипя от обжигающих прикосновений ледяной воды.

— А теперь мне на спину вылей всё ведро, — я пригнулся над корытом, сбросив рушник с плеча на сруб колодца.

Поток холодной воды обрушился на спину, отнимая дыхание и мало не останавливая сердце. Я не смог сдержаться и зарычал от удовольствия, согнал воду руками, распрямился и принялся растираться рушником. Услыша звонкий смех девчонки, обернулся и подмигнул:

— Спаси боги, красавица. Как звать-то тебя?

— Беляной люди кличут, — она уже вытягивала из колодца вторую бадью. — А тебя, гость дорогой?

— Стемидом прозван, — я улыбнулся в ответ и невольно осёкся, глянув поверх её плеча — отец Беляны, корчмарь Чамота, опершись на тупицу, разглядывал гостя, любезничавшего с его дочкой, не особенно добрым взглядом.

Змеиное кольцо, отнятое у чародея, так и тянуло меня к ремесленной слободе, той, что во всех русских городах зовётся Подолом. Да не к мазаным домишкам, что к самой реке лепятся, а туда, где Подол этот с Полоцкой горы стекает, где и кметю поселиться не стыдно. Науз я спрятал под шапку, и тот мягко щекотал кожу с нужной стороны.

Улицы Подола были, как водится, узки, кривы и пыльны. Я ходил по ним уже с полчаса, то и дело меняя направление — никак не мог добраться до нужного места — как вдруг щекотание сместилось на середину лба и перешло в зуд.

Есть!

Я остоялся, разглядывая дом — не особо богатый, но и не бедный. Рубленая изба на высоком подклете — сыровато в этих местах, пото и строятся так. Вокруг избы наравне с жилым ярусом — гульбище с резными балясинами. Высокое крыльцо с двумя всходами. Из-за бревенчатого заплота видны соломенные крыши ещё двух построек в глубине двора — глиняная мазанка да стая для скотины.

В таком доме и ремесленнику жить не стыдно, и купцу небогатому. И кметю какому. Неуж меч здесь? И кто ж его хранит, в таком разе?

Я прошёл мимо, делая вид, что просто идёт мимо по своим делам, сам же скосив глаза, внимательно разглядывал усадьбу. Свернул за угол и вновь остоялся, пережидая.

На дело надо идти ночью, это ясно. Сколь же их там живёт?

Ладно, сколь бы их не было, у меня есть весомое преимущество — они меня не ждут и ни к коим пакостям не готовы. Вечером увидимся, господа хранители.

Я двинулся назад, беспечно шагая и вертя головой, с видом досужего и бездельного человека, кой только что выполнил докучную обязанность. Даже насвистывать начал. И у самых ворот вдруг ощутил на себе недобрый и узнающий взгляд. Напрягся и спокойно прошёл мимо, медленно покрываясь холодным потом.

Неуж там кто знакомый?

Да хоть бы и так! Мало ль у человека в Полоцке знакомых? Коль от всех шарахаться…

Миновал и, не выдержав, обернулся. Но ощущение чужого взгляда уже сгинуло без следа.

За мечом мы пустились сразу же после гибели Князя-Барса и возвращения в Киев. Волхвы велели, те самые, что великому князю тот меч и даровали.

По летней поре, пока ещё не спал днепровский разлив, на большом челне легко было добраться и до Хортицы. Колюта клялся, что знает, где лежит Рарог, и Колюта не соврал. По Днепру в ту пору шёл корабль за кораблём: на полдень — русские и варяжские; на полночь — грецкие и агарянские. Хортица показалась на третьи сутки. У полночного берега острова стояли грецкие купцы, на материковых берегах с обеих сторон — печенеги. Мы отгреблись на полдень и стали у той скального пятачка, где остался под камнями пепел Святославовых воев.

Как мы доставали меч — видела только ночь. Колюта на лодке сидел, по сторонам глядел, да за верёвкой приглядывал. А на верёвке я под воду нырял. Ведовская премудрость позволяла и под водой на глубине видеть, и без воздуха вдвое-втрое дольше терпеть. Всю ночь и нырял, застыл хуже собаки в лютень-месяц. А всё ж не впустую. А утром мы обратно по Днепру побежали. Клятва держала нас обоих крепче железа. И уже тогда я вдруг понял, что внезапно, сам того не чая, обрёл над отчаянным и угрюмым сотником странную власть.

Решал всё время я. Где прятаться. Куда прятаться. А самое главное — зачем прятаться.

И — вот странно! — ершистый и упрямый Колюта повиновался беспрекословно. Скорее всего, дело было в мече. Это не меня слушался Колюта — его! Рарог указывал и Колюте, и мне, Рарог сам лучше знал, что ему делать и где прятаться.

В Киев везти его было нельзя, это мы и сами понимали — великий князь Ярополк Святославич слишком мирволил христианам. И я, как и Колюта, до того и в мыслях не держа утаить меч, не сговариваясь, решили: в Киев — ни ногой! Не иначе, сам Рарог нам то и указал…