Шрифт:
— Лев Иванович, — заговорила Мадам, и все сразу смолкли. — Объяснитесь, пожалуйста.
Вот так, коротко и ясно. Пульс, несомненно, тут же почувствовал необходимость объясниться. Он надулся, обвел нас обиженным взором и сказал:
— Я говорю правду. В убийстве подозревают Дениса. Перед тем как прийти сюда, я зашел к нему и собственными глазами видел, как его уводили.
— Кто уводил? — спросила я охрипшим голосом.
— Милиция, кто ж еще!
— И вы не заступились за него?
— Тоня! — взвыл Пульс. — Да как я мог за него заступиться? Что я должен был сделать? Подраться с оперативниками? Вы не можете требовать этого от меня. Я слабый, я больной...
— Вы могли заступиться словесно, — поддержал меня до того молчавший Константин Сергеевич.
— Словесно я заступился. — Пульс успокоился. — Пока они вели его по лестнице, я шел следом и спрашивал, в чем дело, почему они арестовали гражданина без ордера, какие у них есть доказательства... А когда мы все вместе выходили из подъезда, я пригрозил им, что устрою манифестацию в защиту артиста, несправедливо обвиненного в страшном преступлении.
Я представила себе эту картину — Пульс, забалтывающий сыщиков со скоростью сто двадцать слов в минуту, — и на миг даже испытала к нему нечто вроде благодарности. Но тут же мурашки пробежали по рукам и ногам... Денис арестован. На каком основании?
— На каком же основании они его арестовали? — спокойно осведомилась я.
— Не знаю, — буркнул Пульс, сверкнув очками, и на сей раз уже замолчал надолго.
Все мы молчали тоже. Трудно было после дикого, нелепого известия о гибели Миши переварить еще и эту новость...
Я ушла первой. Теперь я могла не волноваться за Мадам — с ней оставались Саврасов и Константин Сергеевич. Остальных наверняка уведет за собой Вадя, который, кажется, тоже уже собирался уходить.
Пока я ехала домой, в голове у доеня постоянно крутилась одна мысль: что теперь делать? Я представляла Дениса на допросе, в камере, среди настоящих преступников, и меня сотрясал озноб. Как он там? Я столько читала про ужасы нашей тюрьмы и несправедливость нашего правосудия, что легко представляла себе чувства невинного человека, чужой волей запертого в четырех стенах и бессильного доказать свою непричастность к преступлению. Тем более к такому ужасному, отвратительному преступлению.
Дома я с час ходила кругами по комнате, обдумывая создавшееся положение. Петя, заглянув раз, больше не показывался, понимая, что мне сейчас не до разговоров.
Потом я пошла в ванную и долго лежала в теплой воде с мыльной пеной. В блестящих пузырях я видела свое розовое, уменьшенное многократно изображение — сдвинутые брови, пустой взгляд, сжатые губы... Ничего симпатичного.
Тоска увеличивалась с каждой секундой. Когда я стояла под душем, меня даже едва не стошнило от нее.
Но когда я вышла из ванной в темный пустой коридор, меня осенило. Ответ на вопрос «что делать?» у меня уже был. Не слишком оригинальный, зато правильный. Вот он: надо что-то делать.
Глава седьмая
Эта девчонка раздражала оперативника Сахарова безмерно. Она с утра ездила за ним в общественном транспорте, и он в который раз за сегодняшний день пожалел, что не взял из ремонта свою машину. Впрочем, девчонка такая настырная, что он не сомневался — в этом случае она преследовала бы его на такси.
Дважды он пытался подойти к ней и заговорить, но она тут же отворачивалась с таким видом, будто он к ней приставал, а она не знала, как от него отвязаться. Естественно, подобное поведение лишь еще больше бесило Сахарова.
Наконец он сделал ход конем: посетив третьего свидетеля, он спустился по лестнице и зашел в закуток у почтовых ящиков. А когда девчонка, думая, что он уже ушел, пробегала мимо, схватил ее за руку и прижал к стене.
— Ну? — со злобной усмешкой спросил он. — Что тебе надо от меня?
— Кто вы? Пустите! — Она опять попыталась изобразить из себя невинную жертву маньяка Сахарова, но на этот раз у нее ничего не вышло.
— Ну? — повторил Сахаров, вдавливая ее в почтовый ящик.
— Баранки гну! — грубо ответила она и усмехнулась в ответ. — Да пусти же!
С неожиданной для такой хрупкой фигуры силой она оттолкнула его, но убегать не стала.
Прислонившись спиной к стене, она сунула руки в карманы джинсов и все с той же усмешкой принялась рассматривать Сахарова в упор. Ее серые глаза сверлили его так нагло, что он едва удержался от того, чтобы щелкнуть ее по лбу.
— Тьфу! — обозлился он. — Кто ты такая?
Она напустила на себя важный и вместе с тем таинственный вид, словно была по меньшей мере принцесса, вынужденная жить в Москве инкогнито.