Конечно, жителю полесского городка, привыкшему к необозримым охотничьим угодьям, любопытно встретить в центре шумного города редкую птицу – лебедя или пугливую крякву. Встретить не в зоопарке, а на воле, среди кустов и деревьев, напоминающих вербы над Припятью. Геннадий смотрел на плавающих в заводи пруда диких птиц, и, быть может, они более, чем чужой, праздничный город, напомнили о том, как он далек от дома. А быть может, он еще не вспомнил о доме, так недавно покинутом, просто остановился передохнуть у тихого места.

Он даже предложил:

– Давайте посидим здесь минутку.

Сергей же понял это по-своему. Он обрадовался возможности спокойно поговорить с любознательным парнем, попробовать открыть ему то, что скрыто за праздничным цветением весны.

С чего начать? Да хотя бы с птиц. Видать, это они навели Геннадия на раздумье.

– Сегодня теплый день и праздник, – начал он, садясь на скамейку у самой воды, – вон сколько ребятишек с корабликами, а в будни, да еще когда идет мелкий дождь, здесь никого нет, и, знаете, некоторые уголки тогда напоминают наши лесные озера…

– Да, – согласился Геннадий.

– Только это бывает не часто и ненадолго, – продолжал Сергей. – Уж очень любят англичане кормить птиц. Подойдет этакая старая леди или джентльмен с зонтиком, принесет пакетики с крошками хлеба, и все разрушается.

– Почему?

– Не знаю, но у меня так получалось не раз, задумаешься на минутку, а тут они, и дикая кряква становится нищей-попрошайкой, шум леса превращается в рокот машин, а заря – в отблеск световой кинорекламы.

– И что же? – Геннадий с любопытством посмотрел на Сергея. – Парк остается парком. Чего же вы хотели? А мне, например, нравится, что здесь много птиц, привыкших к людям.

– Вначале мне тоже нравилось, – с улыбкой сказал Сергей. – Но пусть не умиляет вас привычка пернатых к шумному городу. Я вот о чем думал: конечно, никто их здесь не обидит, не убьет из-за куста. Их кормят, не заставляя летать на жировки, ни даже нырять… Они такие тучные, такие благополучно-сытые… Погодите, погодите, вы всмотритесь в них. Разве охотнику – любителю природы – не оскорбительно видеть, как сравнялась эта вольная птица с обывателем-эмигрантом, осевшим в Англии? Вон, вышла на берег парочка… та же манера прогулки, то же безразличие к другим и желание вырвать для себя получше кусок. Они утратили гордость независимой жизни и, подделываясь под истинных британцев, не стесняясь, едят из рук хозяев. Это всегда нравилось англичанам – подкармливать покоренных. Посмотрите, как ожиревшие кряквы, шлепая плавниками, выходят на шершавый асфальт дорожки и, бормоча, наверняка уже по-английски, «тенк ю», выпрашивают куски мягкого, как вата, британского хлеба…

Геннадий засмеялся.

– Не похоже «тенк ю», не похоже. Скорее утки говорят «зря-зря», зря вы приписываете птицам то, что принадлежит только людям, да и то не многим… Я думаю, у птиц другие пороки.

– У английских одинаковые, – тоже смеясь, ответил Сергей. – Нет, правда, иногда даже противно. Придите вы сюда рано утром или на вечерней заре, знаете, что увидите? Отяжелевшие, пестрые селезни, шипя от страсти, гоняются за утицей, а на скамейках сидят пожилые джентльмены и держат пари. Ставят по шиллингу за своего селезня. Разве это похоже на ту яркую, весеннюю любовь, которую вы наблюдали сквозь маленькое окошко охотничьего шалаша?

– Но при чем же здесь утки? – удивился Геннадий. – Вряд ли они это делают на потеху джентльменам. Я не охотник и плохо разбираюсь в поведении птиц, но о том, как оберегают их в Англии, пожалуй, напишу пару добрых слов.

– Отчего же, – замялся Сергей, – в этом, конечно, есть немало хорошего. – Он понял, что несколько сгустил краски, и пытался сгладить впечатление. – Для городского жителя, редко общающегося с природой… конечно…

– Я родился в деревне, – перебил его Геннадий, – почти что в лесу, и детство провел на реке, с удочкой.

– Так вы рыбак? – обрадовался Сергей.

– Теперь нет. – Геннадий помолчал, глядя на пруд. – Последний раз я ловил рыбу в сорок четвертом году.

– Давненько… что же мешало потом?

– Потом… потом я был убит, расстрелян, – неожиданно сказал Геннадий и поднялся.

В том далеком году на Полесье весна пришла поздно. С трудом пробиваясь сквозь вьюги и льды, лишь в конце марта на буграх и косогорах обнажились остовы разбитых машин с белевшими немецкими крестами. Но солнце крепчало, и освобождалась земля. Она еще вздрагивала от канонады, еще плыли по колхозным полям косицы едкого порохового дыма, а в глухих партизанских районах уже слышался мирный звон кузнечного молота. Еще не спрятав винтовку, ковали плуги и новые бороны. Железа хватало.

Весна набирала силу.

Птицы отыскивали свои старые гнездовья, беспокойно кружась над искалеченным лесом.

Рыбы сбивались в стаи, шли по мелководью, на заливные луга, к местам весеннего нереста. Щуки скользили по бурой, прошлогодней траве в окружении свиты самцов-молочников. Их черные, гладкие спины иногда показывались над водой, отражая сотни маленьких солнц. И не было сил у рыбака смотреть на все это и не потянуться за острогой.

Но еще длилась война. Жестокая война, не знавшая ни радости весеннего пробуждения, ни красоты тихих полей, ни бесконечных дней раннего сева, ни волнующих охотничьих зорь. И с этим не могли примириться два юных охотника-партизана.