Шрифт:
Гэсс встает рано. В интервью 1998 г. он сказал, что пишет преимущественно по утрам и основная работа заканчивается к полудню. Вторая половина дня расходуется на преподавательские обязанности – практически всю жизнь Гэсс ведет курс философии – и «на другие виды более-менее механической работы». Коллега как-то поинтересовался, имеются ли у Гэсса необычные рабочие привычки:
– Нет никаких, уж простите, – вздохнул писатель.
– А с чего начинается ваш день?
– Ну, я выхожу из дома, фотографирую пару часов.
– Что вы фотографируете?
– Старые, заброшенные, полуразрушенные районы. Грязь и разложение, – отвечал Гэсс таким обыденным тоном, словно отмахивался: пустяки, мол.
– Вы делаете это каждый день? Фотографируете разложение и грязь?
– По большей части.
– А потом садитесь писать?
– Ага.
– И вам это не кажется необычным?
– Мне – нисколько.
145
Американский писатель, новеллист и эссеист. Среди его наиболее заметных книг – сборник рассказов «Картезианская соната», «Мальчишка Педерсенов».
Гэсс также рассказывал, что лучше всего ему работается в гневе. Должно быть, со временем это сказалось на его здоровье, поскольку большинство книг он писал подолгу, «Туннель» (1995) так целых 25 лет.
«Работая, я страшно напрягаюсь. Порой нужно встать, побродить по дому, – рассказывал он в 1976-м. – Это плохо для желудка. Чтобы успешно работалось, мне требуется разозлиться, а потом я злюсь еще и оттого, что происходит у меня на странице. Язва болит, приходится глотать таблетки горстями. В общем, что хорошо для книги, скверно для меня».
Дэвид Фостер Уоллес (1962–2008)
«Обычно я работаю сменами по три-четыре часа, разделяя их сном или, типа, какими-нибудь развлечениями с другими людьми и так далее, – объяснял Уоллес в интервью 1996 г. вскоре после публикации «Бесконечной шутки» [146] . – Встаю, типа, в одиннадцать или двенадцать, работаю до двух или трех».
В более поздних интервью Уоллес говорил, однако, что принуждает себя к режиму лишь в том случае, когда работа стопорится. Отрывок из радиоинтервью 1999 г.:
146
В 2005 г. журнал Time включил этот роман в список 100 лучших англоязычных романов, написанных с 1923 г.
«По истинной правде говоря, я – сперматозоид. Дела либо идут, либо не идут… Сейчас я кое над чем работаю, и у меня никак не выходит. Все спотыкаюсь, а когда я спотыкаюсь, работать не хочется, и я принимаю драконовы меры: “Отлично, сегодня буду работать с 7.30 утра до 8.45 с пятиминутным перекуром”. Эдакая чушь. И вот после десяти, пятнадцати, а с иными книгами, сами знаете, пятидесяти попыток вдруг, внезапно, вдруг начинает двигаться, а уж как задвигается, так и усилий не надо. Тогда-то нужна дисциплина, в смысле оторваться вовремя и вспомнить: “О, у меня же есть отношения, нельзя их терять” или: “Надо в лавку сходить, счета просрочены” и так далее. Так что расписания у меня нет никакого, потому что если я пытаюсь установить режим, то лишь в такие моменты, когда не пишется и все это мучительно».
Марина Абрамович (род. 1946)
За четыре десятилетия работы в качестве художника-перформансиста Марина Абрамович не раз исполняла номера, требующие потрясающей (а порой и шокирующей) дисциплины и самоотверженности. 12 дней она жила в галерее без пищи; мыла и скребла сырые, кишащие червями коровьи кости; бичевала себя, резала, укладывалась обнаженной на крест из ледяных блоков. Но когда Абрамович не устраивает перформанс и не готовится к очередному выступлению, она превращается в другого человека.
147
Сербская художница, в настоящее время живет в Нью-Йорке. Называет себя «бабушкой перформанса».
«В личной моей жизни дисциплины не существует», – недавно призналась она. Нет и четкого распорядка дня: «У меня нет никаких ежедневных регулярных дел. Только если мне предстоит выступление, тогда я полностью, целиком сосредотачиваюсь на нем».
Для ретроспективной выставки 2010 г. в Музее современного искусства (Нью-Йорк) Абрамович придумала особо жестокое испытание. Этот номер, «Автор среди нас», предполагал, что Абрамович будет сидеть в зале неподвижно все время работы музея – по семь часов в день, в пятницу – десять часов, и так шесть дней в неделю на протяжении трех месяцев – всего 756 часов перформанса. Посетителям музея предлагали усесться напротив художницы и сидеть столько, сколько захотят. Согласно подсчетам Абрамович, всего она видела против себя 1565 пар чужих глаз. Требовалась серьезная подготовка, чтобы приучить себя выдерживать столько времени без пищи и без посещения туалета. (В прессе высказывались предположения, будто она пользуется катетером или подгузником, но Абрамович настаивала, что держит все в себе.)
Приучать себя к этому режиму художница начала за три месяца до выставки. Главная ее проблема заключалась в том, чтобы продержаться весь день без жидкости. Чтобы обеспечить нужный баланс жидкости своему организму, она стала орошать его по ночам – вставала каждые 45 минут и пила понемногу воды.
«Поначалу я чувствовала себя плохо, не хватало сна, – рассказывает она, – однако потом научилась и могла уже пить воду, практически не просыпаясь».
Во время выставки Абрамович придерживалась следующего графика: вставала в 6.30, принимала ванну, а в семь утра в последний раз пила воду. Потом она завтракала чечевицей с рисом и чашкой черного чая. В девять за Абрамович, ее помощницей и фотографом прибывал автомобиль из музея. Они приезжали примерно к 9.30, за час до открытия, и Абрамович переодевалась в «сценический костюм», четыре раза успевала наведаться в туалет, чтобы полностью освободить мочевой пузырь. Затем она проводила черту на стене – за вчерашний отработанный день – и 15 минут сидела одна в тишине, дожидаясь первых посетителей.
Через семь – а в пятницу через десять часов – музей закрывался, и Абрамович возвращалась домой, ужинала чечевицей или какими-нибудь зерновыми, съедала легкий овощной суп-консоме. С этого момента она принималась пить воду, в десять вечера укладывалась спать, но каждые 45 минут просыпалась, чтобы выпить воды.
Она не отвечала на звонки и не заглядывала в электронную почту. «Я полностью обрубила все коммуникации, – рассказывала она. – Я ни с кем не говорила за исключением охраны музея, куратора и моей помощницы, а также фотографа. Ни звонков, ни болтовни, ни встреч, ни интервью. Ничего. Все остановилось».