Борис посмеивался.

— Прекрасно. Может быть, мы сможем это использовать.

— Нет, не упоминай при ней об этом, Б., ради Бога. Я не хочу прослыть одним из тех, кто целует-и-рассказывает.

— Забавно, меня интересовало, где она выкопала эту фразу о «Золотистых Лютиках и Большом Неукротимом Бабнике». Она все еще использует ее, ты знаешь?

Тони был потрясен.

— Что? Она рассказала тебе о том, что мы занимались этим в костюмерной?

— Нет, нет, она только использует фразу об «Неукратимом Бабнике» — описывая всех мужчин… за исключением, быть может, меня.

— Ха-ха.

— А на что это было похоже в следующий раз?

Тони нахмурился.

— Это было даже отчасти жутковато, было похоже, как будто она не вся там присутствовала, ты представь. Все время погружена в свои фантазии, верно? У меня было такое чувство, что я мог бы перерезать ей горло, а она бы и не заметила… в крайнем случае, может быть, лишь позже. Настолько она была … безупречна.

Тони пожал плечами.

— Может и так. А может, она просто все время прикидывалась. Изображала, что трахается. Хм-м. Вечная история, столь же древняя, как и сама Женщина. А я был слишком сбит с толку, чтобы это анализировать. Но тогда, в костюме «Марии А.», было неистовство. Тогда не к чему было придраться. Я бы не прочь испытать что-нибудь подобное как-нибудь еще раз.

— Изнасиловать Марию Антуанетту?

— Нет, нет, на этот раз что-то новенькое.

— Что-то вроде того, чтобы тебя пососала озорная восьмилетняя девочка с короткими хвостиками?

— Да, ты — чертов провокатор! Какое гнусное жульничество! Как ты мог устроить такое своему большому приятелю Тони? Теперь я, вероятно, никогда не узнаю возбуждения от головки девочки, не достигшей 13-ти лет!

— Послушай, — сказал Борис, — мне бы не хотелось спускать тебя с небес на землю, но нам надо принять несколько решений, касающихся фильма.

— Решений?

— Давай назовем это выбором.

— Выбором, правильно, это куда лучше.

— О'кей, как ты думаешь, мы должны включить эпизод с парнями?

Тони сделал гримасу.

— Ах-х.

— Ники считает, что это шикарная идея.

— Держу пари, что он об этом мечтает.

Борис улыбнулся.

— Ты что, Тони, гомофоб?

Тони пожал плечами.

— Даже если и так, в чем я не уверен, я просто не думаю, что это будет эротично.

— У нас есть эпизод с лесбиянками.

— И он был великолепным. Лесбиянки, две трахающиеся цыпочки, или чем они там занимались, это красиво. Меня это воодушевляет, но двое парней, волосатые ноги, волосатые задницы, волосатые члены и яйца — забудь об этом.

— Что если они прекрасны… юные, красивые… арабские мальчики, 14 или 15 лет, стройные как тростник, гладкая оливкового цвета кожа, большие карие, как у оленя, глаза …

— Ты имеешь в виду, как цыпочки?

Борис с любопытством изучал его.

— Нет, приятель, я имею в виду, что здесь нам предоставили возможность и ответственность разложить все по полочкам, и мы просто не в праве этим пренебречь. Я не собираюсь упускать некоторые аспекты эротики только потому, что мне не пришлось лично в них вникнуть.

— Да? — фыркнул Тони, — о'кей, почему тогда мы не сняли откровенного садомазохизма? Поджаривание сосков, вырывание клитора, такого рода вещи… Или как насчет копрофилии? Как насчет этого, Б.? Мы доверим пристальному кинематографическому рассмотрению поедание дерьма. Существуют определенные категории людей, которые утверждают, что это великолепнейшая вещь.

Борис склонил голову набок, улыбаясь с прищуренными глазами, изображая Эдварда Г. Роббинса:

— Мне нравится, как ты занимаешься ребячеством, как бы тебе теперь понравилось повоевать за деньги?

Тони выпил, покачав головой с неподдельным унынием.

— Я, правда, не знаю, дружище… Вряд ли я смог бы написать хорошую сцену поджаривания сосков или хорошую сцену поедания дерьма… Не уверен, что смог бы написать сцену с трахающимися голубыми… хорошую сцену, какую в состоянии написать Жене [27] .

Борис обдумал это, поглощенный мыслями, тихо водя тонким концом фломастера взад и вперед по странице, медленно уничтожая то, что нарисовал.

— Ты когда-нибудь имел хоть какой-нибудь гомосексуальный опыт?

Тони состроил гримасу, покачав головой.

— Нет, дружище… Ничего подобного, с тех пор как мне было лет 11 или 12.

— Что тогда случилось?

— Случилось? Ну, мы просто дурачились с нашими членами, вот и все… у нас была эрекция, а потом мы… Не могу вспомнить, что мы делали… — Он нахмурился, пытаясь вспомнить, затем вздохнул, — о, да, теперь припоминаю… ну, что мы обычно делали — мой друг и я… Джейсон, его звали… Джейсон Эдвардс. Мы были в домике из прутьев, который сами построили и вместе там дрочили… своего рода соревнование, например, кто кончит первым или больше… или дальше… Это было лучше всего. Мы остановились именно на этом, как в состязании плевками. И, пойми, он был примерно на шесть месяцев старше меня, или в любом случае более просвещенным, чем я, потому что у него была сестра, ей было 15, и он вытащил диаграммы из ее коробочки с «Тампаксами», рисунки «Тампакса», вталкиваемого во влагалище одним пальцем. Он показал их мне и сказал: «Послушай, это то, куда ты вкладываешь свою штуку, прямо сюда». Фантастика! На этих рисунках, диаграммах, дающих все в разрезе сбоку — матку, лоно, трубы и все такое — художник в силу какой-то странной причины изобразил изумительно круглую, нахальную, провокационную, прямо как у Джейн Фонды [28] , задницу! Вот как у нас появилась мысль… идея заднего прохода — его и моего — как своего рода возможного заместителя влагалища… Или, по крайней мере, для онанизма, которым мы в тот момент занимались. В любом случае мы пару раз попробовали — но это не особенно меня захватило… Я даже не помню, кончал ли я… Меня тогда больше тянуло наблюдать, как раздевается его сестра. Мы смотрели на нее через окно ванной, она стояла перед зеркалом и массировала свои груди, и это было очень захватывающе… И я начал представлять ее, когда дрочил… мой первый образ при онанизме… помимо диаграммы девушки из «Тампакса», которая на самом деле не в счет, потому что у нее не было лица… не было даже головы и плеч, черт возьми! И ног! Абсурд. Дело в том, что когда я пару раз трахал Джейсона в задницу, я представлял себе, что трахаю его сестру. — Он поднял взгляд на Бориса и сухо хихикнул, как будто сознавая, что, возможно, воспринимал себя слишком серьезно. — Очень здоровое воображение, а, доктор? Ничего из твоего пресловутого «гомика-уесоса» в такого рода взаимоотношениях, верно?