Кто-то неустанно кричит:

— Чаще, чаще!..

Пашка разошлась, раззадорилась, дрожит вся, от пляски не помнит себя. Перед глазами мелькают чьи-то лица, но их уже не разобрать. Только чувствует, как огнем пылают щеки… И все сильнее и быстрее мчится по кругу, машет платочком, хлопает в ладоши, плавно поводит плечами, круто взбрасывает голову…

Посиделки кончились, и навещать приходили только Дарья, тетка Елена да дядя Яков. Дядя Яков всегда шутил, смеялся, спорил с Петькой, а Прасковье говорил:

— Не тужи, баба, перемелется — мука будет… Сын-то какой растет, за него теперь держись…

Как-то приползла бабушка Акулина. Отдышалась, протерла подслеповатые глаза, увидела сидевшую с большим животом Прасковью, ласково заглянула ей в лицо.

— Все думаешь?.. Вот и думай теперь…

Вздохнула, оперлась подбородком на клюшку и тихо, с укором спросила:

— Чего бают наши, в слезы ты, слышь, ударилась?

— Зря, баушенька.

— То-то… Тужить будешь — змей-горыныч летать будет…

Дошел хлеб в доме, Прасковья ходила занимать под работу ржи. Ходила долго, но никто не давал. А которые и давали, то под озимь.

— К дедушке Матвею пойду.

Осьмину дал дедушка Матвей. Тянула ее до масленицы, а перед масленицей испекла последние хлебы. Собралась с Петькой к сестре ехать, нашла подводу, да вдруг схватило живот, зарезало, а к вечеру совсем слегла и застонала.

Петька испугался, Аксютка — в голос, а Гришка подполз к матери, сердито теребил ей кофту.

Гладя Гришку по голове, Прасковья тихо причитала:

— А умру — Акулину к себе возьмите… Как-нибудь она вам… А ты, Петя, большой… Не бросай их, сыночек…

Аксютка целовала мокрое лицо матери, кричала в голос. Петька закусил губы, уткнулся в подушку.

— Петя, сынок, милый… не плачь… Беги за бабушкой…

Бабушка Акулина пришла скоро. Сердито крикнула Петьке:

— Чего глаза вылупил?.. Марш в три ноги за Еленкой!

Прибежала тетка Елена. Петьку, Аксютку и Гришку отправили к дяде Якову.

Бабушка Акулина не первый раз повивала Прасковью и знала, что роды у нее всегда тяжелые. Но не терялась, тихо приговаривая, то и дело моргала тетке Елене, чтобы та быстрее подавала вовремя что нужно.

К полуночи, когда и сама бабушка Акулина измучилась, а тетка Елена валилась с ног, маленькое, морщенное тельце испустило резкий, пронзительный крик.

— Ну, ну, — заговорила бабушка. — Ишь какой горластый!..

С побелевшим лицом, распластанно и беспомощно лежала Прасковья. А как только услышала этот захлебывающийся крик ребенка, открыла глаза и тихо, мертвенно улыбнулась, оскалив черные, словно землей покрытые зубы.

— Опять мальчишку! — крикнула бабушка. — Ну, Пашка, три сына, три угла тебе. Не тужи, не пропадешь, по миру не пойдешь — кто-нибудь приютит.

За день до крестин, кроме «зубков», принесли соседи муки, мяса, крупы, масла. Дядя Яков достал четверть самогона. Во время обеда, будто сговорившись, никто не упоминал о Степане. Бабушка Акулина сновала между гостями, шутила, смеялась. Подходила к Прасковье, что-то шептала ей, глядела на маленького Ваньку.

К концу обеда, когда подали кашу, вдруг широко распахнулась дверь и вбежал Данилы-вестового сынишка. Увидев гостей, он сначала опешил, но быстро оправился и, раскрыв рот, рванулся к Прасковье. В руках у него была какая-то бумажка. Бабушка Акулина, словно догадавшись, в чем дело, схватила мальчишку за ворот.

— Куда тебя несет?

— Я… вот… ей…

— Дай-ка сюда, идол!

Вырвала из его рук бумажку и, не дав договорить, выпроводила мальчишку за дверь. Вышла вслед за ним, сунула ему в руку пирог с начинкой и строго погрозилась:

— Молчи, не болтай! Гривну дам тебе да кашей накормлю. А сболтнешь — уши выдеру.

Когда вернулась из сеней, кто-то спросил:

— Чего там?

— Зубок прислали, — огрызнулась бабушка.

Поставила на стол два блюда с гречневой кашей, втиснула в каждое по ложке и, выпив залпом чашку самогона, крикнула гостям:

— Раскошеливайтесь!.. Вот в эту ложку мне, а в эту роженице… Да больше бросайте, не скупитесь!

После обеда бабушка Акулина поймала на улице Василия, по прозвищу «Законник», завела его в поднавес и, строго приказав молчать, велела «раскумекать», что написано в бумажке. Василий надел очки, долго топорщился, оглядывал бумажку со всех сторон и шепотом сказал:

— Повестка.

— Чаво пишут, читай.

«Народный суд пятого участка вызывает вас на седьмое марта сего года, к десяти часам утра в камеру своего суда по делу о разводе с вашим мужем, Сорокиным Степаном».