Шрифт:
… Продолжительным и деловым лаем, в котором явно слышалось: «Не тронешь хозяйское добро — не укушу», встретила их лохматая собака.
Бирюк
Семья ужинала.
Чинно и тихо сидели все за столом.
Пелагея на одном углу, сам на конике, а между ними выводок детей.
Ели молча. Ребятишки рук на стол на клали, опоражнивая ложку, опрокидывали ее горбинкой вверх, черенком к себе. Кусок хлеба брали тот, который положил отец. Из ломтя мякиш не выгрызали, а ели с коркой. Не торопились, не шумели, а если один другого случайно и толкнет, то на него только молча посмотрит отец. И этот молчаливый взгляд говорил больше всяких слов.
— Хлеб-соль! — снимая фуражку, поздоровался Алексей.
— Садись, — позвал Ефим, чуть-чуть отодвигаясь.
— Спасибо, — ответил Алексей и прошел в «горницу», где уже сидели дядя Егор, Мирон и Яков.
Там Алексей шепотом спросил Егора:
— Говорил?
— Зачнем вместе.
Пелагея, покосившись в сторону мужиков, встала, прошла к шестку, взяла оттуда чугунок, вылила щи в блюдо и строго наказала:
— Чтобы все дохлебать!
Ефим еще нарезал хлеба «пряниками», разделил по ребятишкам, зачем-то поглядев на каждого, потом кашлянул и три раза постучал по блюду ложкой.
— Таскать? — радостно встрепенулся один из сынишек.
— Тебя за волосы, — добавил Ефим. — Брать со всем.
И начали «брать со всем» — с говядиной.
Пелагея, то и дело косясь на Ефима, шептала ребятишкам:
— Не торопитесь, не на пожар. По одному берите, а то кому не достанется.
Вынула сама кусок говядины, подула на него и, положив на стол перед самой маленькой девочкой, предупредила:
— Гляди, дочка, фу-фу!
После щей подала черепушку, полную картофеля, за ней кашу с молоком.
Алексей, чтобы начать разговор и заранее к нему расположить Ефима, крикнул из «горницы»:
— Скоро, наверно, рожь косить поедешь?
— Через недельку, — ответил Сотин.
— Не рано?
— Вёдро хорошо будет, дозреет. На прилобках сейчас коси.
Первой поужинала Пелагея. Вытерев фартуком губы, она отошла от стола, расставила свои толстые ноги и деловито, как вяжет снопы, молотит, месит тесто, начала молиться. Молитву, больше для ребятишек, чем для висящего в углу образа, читала вслух.
За ней, один за другим, повылезли ребятишки и, кто еще утираясь, кто почесываясь, на разные голоса забормотали:
— Тя, Христе боже… яко…
Только один, самый шустрый, торопливо выметнулся из-за стола, чуть не задел рукавом за черепушку и направился к двери.
— Куда? — зыкнул на него отец. — А богу?
— Я, тять, успею… У меня, тять, брюхо болит. Я опосля…
— Не опосля, а сейчас.
Мальчишка стал боком к образу, одной рукой ухватился за живот, а другой замахал и, морщась от боли, торопливо забормотал:
— Яко насытил еси…
После молитвы Ефим обратился к старшему сыну:
— Глянь, Васька, что там у скотины.
Вытерев о полотенце усы, Ефим прошел к мужикам, протянул руку Алексею.
— Здорово.
Пожал будто слегка, лишь ладонь согнул, но у Алексея хрустнули пальцы, он поморщился. В голове невольно промелькнуло:
«Не только жеребцу ногу, слону хобот свернет».
— Садись, сват Ефим, давай говорить, — предложил дядя Егор.
— Что ж, посидеть Можно, — согласился Сотин, дуя на лавку, хотя пыли на ней не было. — Посидеть — отчего не посидеть.
— Только чтобы седым безо время не быть.
— И седым будешь, что сделаешь.
Ефим опустился на лавку и низко свесил голову, как бы собираясь вздремнуть. Дядя Егор, приготовившись было говорить, как только увидел, что Ефим нагнул голову, вдруг почему-то забыл, с чего же начать. Долго длилось молчание. Мужики переглядывались между собой, а Сотин уже, кажется, совсем задремал.
Тогда Алексей, сердито передвинул бровями, налег на стол и громко сказал:
— Дядя Ефим, мы ведь к тебе за делом пришли.
— За делом? — как бы удивившись и чуть приподняв голову, спросил Ефим. — За каким?
И снова нагнулся, да так низко, что волосы упали на лоб.
Мирон переглянулся с Алексеем и кивнул в сторону Ефима, будто хотел сказать: «Вот и сломай такого идола».
«Сейчас ломать начнем», — взглядом ответил Алексей.
— Дело разыгрывается большое. Тебе ничего мужики не говорили?
В это время в дверях показался мальчуган и спросил:
— Мне, тятя, разуться нынче?