— А теперь не гуляешь? — крикнул Мирон.

Развеселый и горластый певец оборвал песню, озадаченный окриком, некоторое время постоял, потом, качаясь, направился к ним. И шаг за шагом все громче спрашивал:

— Кто?.. Кто-о? Кто-о-о?

Мужики не отвечали. Тогда, сильно запрокинувшись, прогорланил на всю улицу:

— Кто-о иде-от?..

Подошел вплотную, сунулся к одному, к другому и руки растопырил.

— Кар-раул!.. Артельщики! Откуда?

— Сам скажи, откуда прешься?

— Я?.. Ого-го-ой! Из далеких кр-раев. Ходил в Крым-пески, в туманны горы…

— Сразу видно. Иди домой, отсыпайся.

Мужики обошли Яшку Абыса, а он, все качаясь, как пугало от ветра, стоял и что-то обдумывал. Вдруг встрепенулся и снова заорал, тревожа собак и тишину улицы:

— Сто-ой, сто-ойте-е!.. Слово хочу…

— Какое? — спросил Ефимка.

— Не тебе, — оттолкнул он его, — Алексею, другу своему… слово желаю молвить.

Подошел к Алексею и, хватая его за полу пиджака, крикнул:

— Ал-леш, друг, даешь мне слово?

— Даю, — отстраняя вцепившегося Абыса, разрешил Алексей.

Тот всплеснул руками, как плетями, и ударился в слезы:

— Пр-ронял ты меня, Ал-леш, на сходе, пр-ронял, до слез. Вот тебе крест на церкви… Мир-рон, дядя Яков, дядя-Егор, дьяволы бородастые… Слушайте, что хочу сказать вам. Не глядите, чуток я пьян, разь это позор?.. Пьян, да умен, семь угодий в нем… Артельщики вы?.. Да?.. Черти вы, а не артельщики… А чем Абыс не артельщик?.. Ты скажи, комары тебя закусай, дядя Мирон, чем я не артельщик?

— Знамо дело, — согласился Мирон. — Ты испокон веков артельный… один никогда не пьешь, все в артели…

— И больше на чужое, — вставил дядя Егор.

Яшка насупился, хмуро произнес:

— Чужого сроду не беру!

Запрокинул голову к звездам и прокричал:

— А сво-во… не отда-ам!

— Иди, иди, проспись! Жена тебя небось ждет.

— Минадорка?.. Я ей, лихорадке, волосы выдеру…

— Ладно, ладно, — отмахнулся Мирон, — иди.

Но Яшка не унялся.

— Стало быть, примете меня?

— Примем, знамо дело. Готовься к работе. Заставим тебя так ворочать, спина затрещит.

Абыс, меняясь в голосе, игриво спросил:

— Ра-або-о-та-ать?.. У ва-ас ра-бо-тать?

— А ты думал, гулять?

Тогда Яшка махнул рукой и удивленно протянул:

— Ну-у-у… Во-он что-о? Работать? Работа дур-ра-ков любит.

И снова, качаясь из стороны в сторону, хриплым, надсадным голосом завел.

Пели петухи, выли собаки, светила луна.

Абыс Яшка скрылся за амбарами, нырнул на огороды и пошел в гореловский лес отсыпаться.

Утром придет туда Минодора с метлой и, как всегда, разбудит его.

За гумнами, в большом здании, похожем на ригу, неумолчный гул. Тяжелые ворота открыты настежь, и в них виднелось несколько телег с возами. С противоположной стороны из-под повети клубами вилась седая пыль.

Работал не только обдирочный барабан, издававший этот гул, но и постав, размалывающий пшено в муку. Юрко суетился Афонька: то бегал к ящику и следил, все ли просо прошло в барабан, и тогда засыпал новое, то выгребал пшено из ларя.

Черный, в пыли, с воспаленными глазами, он то и дело покрикивал на лошадей, переступавших на большом бревенчатом кругу.

Мужики, дожидаясь очереди, сидели сзади дранки на старом бревне, когда-то служившем передаточным брусом ветряной мельницы. Разговоры велись об урожае, о предстоящем жнитве, а потом сами собой перешли на артель.

Посередке мужиков — Нефед. У него густой пламень огненной бороды, два горящих фитиля усов, ровно заправленных под прямым, с синими прожилками, носом; глаза, цвета подсолнечного масла, мерцали ровно под тяжелыми бровями. Говорил тихо, спокойно, глядел за мельницу, на дозревающие ржи.

— Алексей нам правильно внушал на сходе. Его слова на ветер пускать не след. В артели большая сила заложена, ежели дружно взяться, а не как мы, врозь в разны огороды. Вот погляди, отрежут самую что ни на есть лучшую землю…