С каждым новым пробуждением предметы вокруг приобретали более отчетливые очертания. В них скрывалась боль и тревога.

Человек в белом халате, склонившись над ним, спрашивал:

— Вы можете назвать свое имя?

Павел молчал.

— Вы помните, где вы живете? Еде ваш дом? У вас есть родные?

Он боялся звука своего голоса. Боялся что-то разрушить. Не знал, что отвечать.

— Итак, — говорил, обращаясь к кому-то, человек в белом халате, — состояние больного стабилизировалось. У парня сильное посттравматическое расстройство. Переведите его в палату неврологического отделения. Пусть дальше наблюдается там.

Так Павел Крючков оказался среди страдающих радикулитом и нарушениями мозгового кровообращения пациентов больницы. Он понимал, где находится. Но как он попал сюда? Павел ничего не мог вспомнить из своего прошлого. Между тем оно, без сомнения, существовало. Он знал, что там прячется ужасное — какое-то безликое чудовище. Событие, о котором совершенно невозможно думать. Реальность казалась ему какой-то сомнительной, словно вырезанной из картона декорацией: люди, предметы, парк за окном — все было ненастоящим — искусственным. Когда Павел смотрел на себя в зеркало, он видел незнакомца, чье тело покрыто синяками, а шея плотно обмотана бинтом, под которым шрам. Он знал о себе только то, что он рыжий. Когда он касался себя, ему представлялось, будто у него не пальцы, а длинные, острые спицы.

Утром и вечером Павлу давали таблетки, которыми он давился, но без сопротивления глотал. Однажды его усадили на кресло-каталку и привезли в комнату, где стоял маленький телевизор с пультом; от пульта тянулись тонкие провода.

Доктор стал надевать ему на голову сетку. Павел сжался в тревоге, вцепился в подлокотники кресла. Доктор непринужденно спросил:

— Вы помните, почему у вас порезана шея?

Крючков почувствовал неописуемый страх. Чудовище было рядом. Он стал задыхаться, рванул ворот футболки, потом вскочил, оттолкнул доктора и, вылетев из кабинета, побежал по коридору, в конце которого в изнеможении повалился на пол. Несчастного подняли и, взяв под руки, притащили в палату, где вкололи успокоительное.

Так он и жил. Мирился со всем, что его окружает, не заглядывал в прошлое и не думал о будущем. Пока сосед по палате не разговорился о железной дороге и поездах. В сознании Крючкова отчетливо нарисовалась картина — зал ожидания, ряды железных сидений, рояль, множество незнакомых людей, пункты питания. Он вспомнил, что жил на вокзале.

Медики хотели услышать детали его биографии, и он с готовностью их передал. Правда, добавил, что не уверен: возможно, это только приснилось.

Все вокруг называли Павла Денисом. Крючков откликался на незнакомое имя. Ему было все равно. Ведь даже если Крючкова назвали Павлом, это вряд ли что-нибудь изменило. Каждый раз, закрывая глаза, он оказывался в небытии, где царила пустота.

В ту ночь впервые с момента его пребывания в больнице Крючкову привиделся сон. Огромный, с пятиэтажный дом высотой, незнакомец с рыжими развевающимися на ветру волосами протянул ему пистолет и каким-то свистящим, словно точили металлическую болванку на токарном станке, голосом провозгласил:

— На нож!

Крючков принял послание. Он проснулся и долго смотрел на белеющий в темноте потолок. Накануне Павлу сказали, что его выписывают из больницы. Что теперь будет с ним, он представить не мог.

На следующий день после обеда Крючкову принесли одежду: ботинки с валашками, шерстяные носки, два толстых свитера, пуховик, шарф цветов флага Ямайки, меховые перчатки и шапку-ушанку. Заявив, что на улице холод собачий, медсестра настояла, чтобы Павел все это сразу надел. Во внутренний карман пуховика ему пихнули выписной эпикриз, в руки всучили пакет с провиантом, собранным сердобольными соседями по палате. В хорошо натопленном помещении Крючков моментально покрылся испариной. Лечащий врач Геннадий Степанович объяснил, куда его собираются отвезти, пожелал удачи. Медсестра Надежда отменяющим всякое сопротивление движением сунула ему тысячу рублей.

— Денис, — сказала она, — если там не помогут, я тебя заберу к себе, пока ты не поправишься. Помоги тебе Бог. — Медсестра перекрестила Павла.

Крючков замер, раскрыв рот, как оказавшаяся на берегу рыба.

— Что с тобой? — обеспокоенно уставилась на него медсестра.

Помедлив, Крючков произнес:

— У меня есть мать. Только я не помню, где она живет.

— Господи, ты подумай еще, может… — Надежда погладила Павла по голове.

— Я не знаю, — в мучении, зажмурив глаза, сказал Павел.

— Все, нам пора. По дороге припомнишь, — засуетился Сидор Дроздов. Ему было жарко в верхней одежде, он спешил очутиться на свежем воздухе.

Медсестра строго проговорила:

— Сидор, гляди, чтобы все было в порядке. Позвони, когда отведешь Дениса к священнику.

— Сударыня, не сумлевайтесь, — подражая характерному произношению лакеев времен Александра Островского, ответил Дроздов и, уже обращаясь к Крючкову, проговорил: — О чем задумался, парень? Вперед.

Так началось новое перемещение Павла. Он понимал, что благополучный исход возможен, если удастся восстановить свою память. И те, с кем ему приходилось встречаться до трагического происшествия, могли ему очень помочь. Пока же он сам себе был чужой. Врачи говорили: некоторые явления способны напомнить о прошлом. Существовала надежда. Ведь в его сознании возрождались знакомые образы: места, лица людей. Только все они были подобны осколкам. Обстоятельства жизни опирались на домыслы. Еде находится правда, где вымысел, могли подсказать только значимые воспоминания.