Мужчина с биноклем стремительно заскочил в темный проем, который располагался в стене против тоннельного хода. Через мгновение он выскочил оттуда со складной лестницей. Он снова скрылся в тоннеле. Лев Троцкий, Бафомет, Карл и Влас пошли за ним.

Павел тоже решил выйти из подземелья. От духоты или отчего-то еще у него ужасно разболелась шея. Ему захотелось глотнуть свежего воздуха, а заодно оглядеться. В тоннеле человек со шрамом подождал его.

— Мы используем почтовых голубей для передачи шифровок, — подмигнул Павлу Лев Троцкий. — Технические средства связи находятся под контролем подвластных спецслужб. Приходится прибегать к старым способам.

Крылатый посыльный трепыхался на алюминиевом проводе, натянутом между мачтой крыши железобетонного короба и колокольней заброшенной старообрядческой церкви. Провод использовался, чтобы раскачивать на колокольне увесистый молот. Молот трахал в обрубленный рельс; раздавался протяжный звон. Так подавался сигнал в случае тревоги.

— Сейчас мы тебя освободим, потерпи, — приговаривал человек с биноклем, которого звали Андрей Жданов.

Карлик, придерживая стремянку, бормотал:

— Такая, значит, его планида — терпеть. Потерпит, потерпит и сдохнет.

Когда голова Андрея оказалась рядом с несчастным пернатым, он снял теплые меховые перчатки, нежно сжал в кулаках морщинистые голубиные лапки и начал их греть.

— Записка на месте? — крикнул Лев Троцкий.

— Все в порядке, на месте, — доложил Андрей.

Крючков на какое-то время выпал из окружавшей его суеты и погрузился в свои размышления. Неописуемый вихрь самых разнообразнейших мыслей переполнял его разум. «Вот же в чем дело. Получается, что выхода нет. Парализаторы стерли мне память. Надо мной поработали — эти подонки в правительстве, что превращают народ в стадо безвольных ничтожеств, подавленных страхами зомби. Но кто я на самом деле, кто-нибудь даст мне ответ?» Он запрокинул голову и посмотрел на черное небо. Он никогда еще не видел звездное небо в Москве. Он понял, что миллиарды светящихся точек в тот самый миг непроизвольно, не по своей доброй воле вспыхивают и потухают в непознанной, бесконечной Вселенной. И он так же бездарно, бесследно исчезнет.

Кто-то обнял его за плечо. Павел услышал тихий и непривычно, до странности, ласковый голос. Это был голос человека со шрамом (как оказалось, на крыше остались только они):

— Сколько героев желает великой судьбы. Сколько их было — тех, кто не смог довести до конца свое славное дело. Скажи мне, что главное в жизни?

— Я не знаю, — ответил Крючков.

— Знаешь, только забыл, — поправил Лев Троцкий. — Главное в жизни — это победить. Победить жалкого, ни на что не способного раба в себе. Но для этого нужно противостоять могущественным, беспощадным, уничтожающим силам. И если потребуется, принести себя в жертву. Только тогда ты превращаешься из твари дрожащей в богоподобного властелина судьбы. И тебе не страшна смерть. Ты можешь дрогнуть, сказать, что еще не готов. Можешь сдаться на милость поработителям. Но… Чего люди больше всего боятся? Нового шага. Нового собственного слова. Это война духовная. И если ты дрогнешь… Если раб победит, за всем этим тебя поджидает духовная смерть. Медленное разложение — эскапизм. — Троцкий замолчал, убрал свою руку с плеча Павла, достал и закурил сигарету. Шрам белой нитью подрагивал на его суровом лице.

Павел не знал, что такое «эскапизм», но не стал уточнять. Ему хотелось выяснить другие, волнующие его вещи.

— Послушайте, мне нужна помощь. Вы сказали, что знаете, кто я. Я ничего не помню из своего прошлого. Мы ведь уже где-то встречались?

Лев Троцкий кивнул и ответил:

— Встречались. Только это не имеет значения.

— Почему? — удивился Крючков.

— Потому что прошлое не имеет значения. Наше прошлое — полная горести и унижения черная бездна. А впереди новая светлая жизнь. И встретят ее только те, кто пойдет за мной. И уйдет следом. — И тут человек со шрамом начал рассказывать много, быстро и проникновенно. Он прижимался лбом ко лбу Павла, шептал ему, словно на исповеди. Речь его была искренней, такой, что невозможно было ему не поверить. Потом он оттолкнул Павла и быстро ушел, спустился с крыши, исчез за бетонными стенами.

Павел остался один. Он стоял и слушал отдаленные звуки живущего города, вдыхая холодный чад испарений. Теперь только звезды были его свидетелями.

Когда Крючков вернулся в уютный блиндаж, его поджидал ужин. Соратники деловито распорядились содержимым пакета с провизией, которую принес с собой Павел. Яблоки, сыр, колбаса были аккуратно нарезаны и уложены горочками на деревянной доске. Тут же лежали хлеб, зубчики чеснока и очищенные головки репчатого лука. Пряники с джемом, изюм были по-братски поделены. Для общего угощения был выставлен огромный пакет карамелек.

Влас снял с печи котелок с громко булькающей гороховой кашей, поставил на стол, где уже каждый самостоятельно накладывал себе в миску наваристое и душистое кушанье.

Тепло расслабляло и дарило приятное ощущение покоя. За едой поминутно вспыхивали и затухали несодержательные разговоры.

— Лучше, чем в Куршевеле, — облизав ложку, произнес Андрей Жданов.

Михаил Аскольдович, который был, видимо, сыт, потому не ел гороховой каши, вопросительно посмотрел на Андрея.

— Если намерзнешься, горячего хорошо навернуть, — пояснял Андрей, расплываясь в довольной улыбке.

Разделавшись с кашей, соратники наполнили жестяные кружки крепким, заваренным по-походному, в котелке, чаем. Общее умиротворение в этот счастливый момент достигло апогея. Вокруг раздавались только прихлебывания с долгими, жаркими выдохами и хруст разгрызаемых карамельных конфет. Беззубый реликтовый бомж бросал карамельки в кружку и растворял их в кипятке. Вокруг него распространялся волнующий аромат барбарисок. Лев Троцкий оказался на удивление охоч до конфет и за чаем готов был съесть чуть ли не весь пакет.